Вдруг снаружи, совсем близко от окна, так близко, что Артур вздрогнул и едва не выронил книгу, раздался резкий, сухой треск сломанной ветки. Звук был отчетливым, недвусмысленным. Артур замер, превратившись в слух. Сердце пропустило удар, а затем заколотилось сильнее, отдаваясь глухими, паническими ударами в ушах и горле. Кто это мог быть в такой час в такой глуши? Олень? Лиса? Барсук? Или… или это был человек? Мысль о человеке в этой безлюдной тьме пугала больше, чем мысль о диком звере. Он медленно, стараясь не производить ни малейшего шума, отложил книгу, поднялся и на цыпочках подошел к окну. Осторожно, затаив дыхание, отодвинул краешек воображаемой занавески, всматриваясь в непроглядную темноту.
За окном была абсолютная, всепоглощающая темень. Непроницаемая, как чернила. Луны не было видно за плотной, низкой завесой облаков, которые, казалось, можно потрогать рукой. Лишь несколько самых ярких звезд тускло, почти обреченно мерцали в редких разрывах, как далекие, холодные бриллианты на черном бархате небесного свода. Лес стоял черной, зубчатой стеной, молчаливый и грозный, хранящий свои вековые тайны. Никакого видимого движения, никакого подозрительного звука, кроме монотонного, усыпляющего шепота мелкого, нудного дождя, который снова начал накрапывать, и тихих, печальных вздохов ветра в голых кронах деревьев.
«Показалось, наверное, – прошептал Артур сам себе, хотя губы его дрожали, а сердце все еще отказывалось успокаиваться. – Просто ветка упала от ветра». Он очень хотел в это верить. Но неприятный, липкий холодок все равно пробежал по спине и засел где-то между лопатками. Он отошел от окна и снова опустился на шаткий стул. Чай давно остыл и стал горьким. Он вспомнил о небольшой плоской фляжке с французским бренди «Наполеон», которую всегда брал с собой в поездки – «для храбрости, согрева и дезинфекции души», как он мрачно шутил. Сейчас был именно такой случай. Дрожащими руками он отвинтил крышечку и сделал несколько больших глотков. Обжигающая жидкость огненной волной прокатилась по пищеводу, согревая изнутри и принося мимолетное, обманчивое ощущение тепла и иллюзию покоя.
Он не стал раздеваться, просто стянул ботинки и лег на скрипучую, протестующую кровать, накрывшись старым, колючим шерстяным одеялом, которое пахло нафталином, пылью и чем-то еще, неуловимо тревожным, возможно, предыдущими постояльцами этого унылого пристанища. Сон не шел, несмотря на смертельную усталость. Каждый скрип половицы, каждый шорох за стеной, каждый звук капающей с крыши воды заставляли его вздрагивать и напряженно прислушиваться. Ему казалось, что коттедж дышит вместе с ним, что холодные камни стен наблюдают за ним невидимыми глазами, что из темных, непроницаемых углов, куда не доставал скудный свет догорающей лампы, вот-вот покажется что-то… или кто-то. Фантазия, подогретая бренди и нервным напряжением, рисовала самые жуткие картины.