Где-то далеко, в самой глубине леса, раздался странный, протяжный, почти душераздирающий крик – то ли это была лисица, чей крик иногда напоминает женский вопль, то ли какая-то неведомая ночная птица. Звук был какой-то надрывный, полный тоски и страдания, почти человеческий, и от него по коже снова пробежали ледяные мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Артур плотнее закутался в колючее одеяло, зажмурил глаза и попытался силой воли представить себе шум привычных лондонских улиц, гудки такси, веселый смех людей в пабе на углу, гул метро. Но все это казалось таким далеким, таким нереальным, почти стертым из памяти, по сравнению с этой первобытной, оглушающей тишиной и этим всепоглощающим, враждебным лесом, который словно живое существо обступал его со всех сторон.
Он не знал, сколько времени прошло – может быть, час, может быть, два – прежде чем он начал проваливаться в тяжелую, беспокойную, поверхностную дремоту, полную смутных, тревожных образов, обрывков кошмаров и давящей, необъяснимой тоски. Но перед тем, как сознание окончательно покинуло его, растворившись в вязком тумане полусна-полуяви, ему показалось, или он действительно это услышал – еще один звук. Не треск ветки, не крик ночного животного, не тоскливый вой ветра в старом дымоходе. Это было что-то совершенно иное. Что-то похожее на шепот, тихий, едва различимый, почти интимный, доносящийся то ли из-под каменного пола под кроватью, то ли из самой толщи древних стен, то ли вообще изнутри его собственной головы. Слов было не разобрать, это был невнятный, переливающийся лепет, но интонация… О, эта интонация! Она была какой-то вкрадчивой, манящей, почти соблазнительной, и одновременно бесконечно древней, чужой и пугающей до дрожи в коленях.
Артур резко, как от удара, открыл глаза. Сердце бешено колотилось в груди, готовое выпрыгнуть. В комнате было по-прежнему темно и тихо, если не считать потрескивания почти догоревшего фитиля керосиновой лампы, распространявшей теперь слабый, колеблющийся свет и едкий, удушливый запах. Шепот исчез, растворился так же внезапно, как и появился.
«Нервы, – с трудом выдавил он пересохшими губами, пытаясь унять предательскую дрожь в руках и ногах. – Просто проклятые, ни к черту не годные, расшатанные нервы. Переутомление».
Но где-то в самой глубине души, в том потаенном уголке, который еще не успел очерстветь от цинизма и городской суеты, он с ужасающей ясностью понимал, что это было нечто большее, чем просто игра его уставшего, издерганного воображения. Блэквуд Холлоу встретило его. И эта встреча, это первое знакомство, не сулило ничего хорошего, ничего светлого. Он еще не знал, насколько был прав в своих смутных предчувствиях. Он еще не знал, что приехал сюда не только для того, чтобы «услышать тихий голос собственной души», как советовал доктор Эванс, но и для того, чтобы услышать нечто совсем другое – то, что веками скрывалось в безмолвной, гнетущей тишине этого древнего леса и этого старого, забытого богом и людьми коттеджа. И это знание, это столкновение с неведомым, изменит его навсегда. Если, конечно, он доживет до того момента, когда сможет его в полной мере осознать и принять. Если Блэквуд Холлоу позволит ему дожить.