«Смею, Ваше Величество, – твердо ответил Аларик. – Потому что кто-то должен. И потому что слова – это моя работа. А смотреть, как их так безжалостно калечат, для меня физически больно».
Королева Элоиза резко встала. Подошла к окну, хрустнув шелками платья, и несколько мгновений смотрела на хлещущий по стеклам дождь. Потом так же резко развернулась. В ее глазах плясали опасные огоньки, но это уже не была слепая ярость. Это была ярость мыслящая.
«Хорошо, – сказала она, и от этого «хорошо» у Аларика все внутри похолодело сильнее, чем от карниза. – Если ты такой умный. Если ты считаешь, что можешь лучше…» Она сделала шаг к нему, впиваясь взглядом. «Тогда напиши! Напиши это лучше, ценитель!» Она ткнула пальцем в сторону стола, где лежал несчастный пергамент. «Докажи, что твои слова чего-то стоят, кроме наглости!»
Аларик моргнул. Такого поворота он, признаться, не ожидал. Он ожидал темницы, пыточной, в крайнем случае – быстрого и не слишком мучительного конца. Но вот этого…
«Вы предлагаете мне… – он осторожно подбирал слова, – стать вашим… литературным негром, Ваше Величество?»
«Я предлагаю тебе, – отчеканила Королева, и в уголках ее губ мелькнула тень улыбки, которая не сулила ничего хорошего, – заткнуться и писать. Или я найду твоей голове лучшее применение, чем носить шляпу. Например, в качестве предупреждения другим «ценителям». У тебя есть ночь. К утру я хочу видеть нечто, от чего у меня не возникнет желания сжечь всю королевскую библиотеку вместе с тобой».
Она указала на стул у стола. «Работай, писатель. И да поможет тебе твоя наглая муза».
С этими словами Королева Элоиза величественно прошествовала к своей огромной кровати, отдернула полог и скрылась за ним, оставив Аларика одного посреди враждебной спальни, наедине с запахом паленых бинтов, оплывающей свечой и заданием, которое было одновременно спасением и смертным приговором.
Аларик посмотрел на пергамент. Потом на окно, за которым все еще выл ветер. Потом снова на пергамент. «Кажется, – пробормотал он себе под нос, – вечер перестает быть томным». И сел за стол. В конце концов, он был писателем. А для писателя нет ничего невозможного, если под рукой есть перо и достаточно отчаяния.
Глава 2
Утро встретило Аларика не пением птиц и не ласковым солнцем (которое, кажется, вообще забыло дорогу в эту часть королевства), а тяжелым взглядом Королевы Элоизы. Она сидела за тем же столом, сменив вчерашнее грозовое платье на что-то цвета утренней зари, если бы заря страдала бессонницей и легкой формой экзистенциального кризиса. За ночь Аларик, подпитываемый страхом, кофеином (который ему милостиво принесла испуганная служанка, похожая на мышку, застигнутую в кладовке с сыром) и тем особым видом вдохновения, что приходит только на грани отчаяния, действительно написал. Не весь манифест, разумеется, – на это не хватило бы и недели каторжных работ, – но переделал тот самый злосчастный кусок про птицу, эмпиреи и рудименты.