А для Зельды уже было достаточно и того, что она два раза в неделю бывает в доме Майкла, может смотреть украдкой на милое лицо на фотографии в серебряной рамке. Но главное – она знала, что уроки неизбежно поведут к встречам с Майклом.
Прошла неделя или больше, пока она, наконец, в первый раз уловила, как ей казалось, его шаги в другой части дома. Услыхала насвистывание, стук захлопнутой двери. В следующий урок она умышленно оставила у миссис Кирк свои ноты и в тот же день, часов в шесть вечера, отправилась за ними. Как она и рассчитывала, дверь открыл Майкл.
– Я забыла у вас свои ноты.
– Вы?! – Он так взволновался, неожиданно увидев ее, что у Зельды радостно задрожало сердце: до этой минуты у нее не было уверенности в чувстве к ней Майкла, а теперь он выдал себя. Он вынес ей ноты, но оба продолжали нерешительно стоять на пороге. Из-за открытой двери мягкий свет лампы врывался в синеву сумерек. Слышно было, как в кухне возилась миссис Кирк.
– Вы совсем перестали показываться, – мягко упрекнула Зельда.
– Я… – Он запнулся. – Так вы берете уроки у моей мамы?
– Да, вот уж несколько недель.
– А я и не знал. Она не упоминала об этом.
– Я люблю музыку. А ваша мама – прямо-таки изумительна!
Он покраснел и смущенно отвернул лицо.
– О… Да, говорят, она хорошая преподавательница…
– Спросите ее, какого она мнения о моих успехах.
Пауза. Оба молчат.
– Как идут ваши занятия в студии?
– Да как будто бы хорошо.
– Вы любите рисовать?
– Ну, конечно!
Снова молчание. По улице торопливо сновали прохожие, с шумом проехал автомобиль. Медленно спустилась Зельда со ступенек, медленно прошла к калитке, толкнула ее, шагнула на тротуар.
Она не сказала ничего, не обернулась. Сердце ее было слишком полно. Она чувствовала волнение Майкла, он чувствовал ее волнение. Какая-то сила неодолимо влекла их друг к другу. Но застенчивость, непонятный страх приковал Майкла к месту, а Зельду заставил молча пройти два ярда, отделявшие ее от ворот, и выйти на улицу. Ноги у нее дрожали, она шла, как во сне.
– До свидания, – крикнула она, наконец, скрываясь в быстро сгущавшихся сумерках.
Часы задумчивости, когда бродишь без цели и смотришь на звезды; часы странных грез, томления, надежд и страха; крепкий молодой сон после дня сладостных терзаний, а на утро – сверкающий, ликующий мир и ясное осознание счастья, какое бывает только в юности. Как чудесно жить на белом свете!