– Один-единственный раз на наш город упал метеорит, и я всё пропустила, – обреченно и немного саркастично сказала Рут. Коллеги хихикали, Сергей Геннадьевич мял заготовленную сигаретку пальцами и скромно улыбался, замерев в дверях.
Все пятеро сидели в ординаторской, в бытности звавшейся кухней. Крошечное помещение между двумя блоками отделений, где все собирались посплетничать, включая ночных дежурных.
«А ночью только и говорить, что о звездах», – подумал Сергей Геннадьевич, лысоватый психотерапевт сорока восьми лет, любивший послушать чужой треп скорее по причине опыта. Никто его в этой подсобке не занимал, ему хотелось поскорее выйти на воздух, где не пахнет препаратами и мочой, и затянуться сигареткой. Он смотрел то на тощую бледную Рут, вспоминая её тихой мышкой в первые годы, то на тучных медсестер, которые с годами только прибавляли в весе, прямо пропорционально потерянным килограммам Рут. Его забавляла эта ночная компания. Он не понимал, правда, зачем Рут берет ночные дежурства, когда как врач днем зарабатывает сносно.
Но Сергей Геннадьевич не любил долго думать над одним и тем же, может, поэтому и прижился в этом месте и также любил в ночное время прятаться в стенах психиатрии не как доктор, а как одинокий мыслитель. Уже никто в лицо его не спрашивал, зачем он бросает семью и ночи проводит в своем кабинете. В отличие от Рут, он не брал смены, он откровенно прятался от внешнего мира, в его уменьшенной модели – психушке. Вся семья жила в понимании, что отец работает и несколько раз в неделю вынужден идти в ночь с судочками заготовленной еды. Он чмокал двух близняшек-дочек в розовые щёчки, у которых, по его мнению, были омерзительнейшие физиономии. Обнимал жену, пропахшую стряпней, и уходил. И если бы он шел изменять, но нет, Сергей Геннадьевич шел в психушку, чтобы сидеть в желтом свете настольной лампы и раз в час выходить на перекур. Казалось, он живет этим ожиданием от сигареты к сигарете. И в этом коротком мгновении, когда он шел по темному коридору к лестнице и до момента первой затяжки, была вся суть его существования, весь смак.
Считал ли Сергей Геннадьевич себя относительно невменяемым? Разумеется, и, откровенно говоря, перед коллегами не скрывал своих странностей и легко больным пациентам тоже рекомендовал давать волю себе, чтобы не копилось.