Ее улыбка. Да, та самая. Не просто изгиб губ, а событие. Лукавая, чуть приподнимающая уголки, словно хранящая в себе секрет, доступный лишь нам двоим, выдергивающая меня из моего собственного мира в эту секунду. Это не было предложение, это было приглашение – в мир, в пространство, в сакральную географию ее реальности, в самую сердцевину ее существа. «Хочешь зайти?» – этот простой вопрос, брошенный в гул фонтана и шепот посторонних, прозвучал как вызов, как предложение выбора, как первая нота сложной симфонии нашего еще только зарождающегося соприсутствия. Он содержал в себе и другое знание, невысказанное, но висящее в воздухе, плотное и почти осязаемое: «Я одна дома». И это тоже было частью приглашения, частью выбора – нашего совместного отступления, пусть и временного, от чужих взглядов, от их немого осуждения или, что еще хуже, их полного равнодушия.
Шагнуть за ней – это был выбор, ощутимый груз которого тут же лег на плечи. Мы пошли по переулкам, мощенным старым, отполированным временем камнем, мимо домов с закрытыми, равнодушными ставнями, чьи фасады, казалось, впитывали и хранили тайны поколений, превращая их в часть своей неподвижной реальности. Каждый шаг отдалял нас от фонтана, от посторонних, от привычного мира, ведя к ее дому – не просто зданию, а цитадели, родовому гнезду, где жизнь взращивалась, лелеялась и передавалась по наследству, как редкая болезнь или бесценное сокровище. Дом профессора, внучки академика. Дом, пропитанный запахом науки, мысли, истории, времени, застывшего в материи. За высоким, кованым забором, увитым плющом, он стоял, утопая в зелени старого, одичавшего сада, словно умышленно скрываясь от суеты внешнего мира, от его бессмысленного движения и шума. Это было пространство, где история обретала плоть в вещах, где каждый предмет, казалось, имел свою историю, свой путь, свой немой укор нашему эфемерному присутствию.
Когда тяжелая, скрипучая калитка захлопнулась за нами с глухим стуком, похожим на звук захлопывающейся книги или запирающейся двери тюремной камеры, я почувствовал, как воздух меняется. Он стал густым, насыщенным, пахнущим старым деревом, полиролью, пылью веков – той особой, благородной пылью, которая оседает на вещах, видевших слишком много времени. И под всем этим – неуловимый, терпкий запах бумаги, который казался не просто запахом, а самой сутью этого места.