– Ну что, время отходить ко сну? – спросил Дима Ломтев, в голосе звучала легкая усталость.
– Пожалуй, да, – ответил я, – а ты как считаешь?
– Ты расположишься в моей комнате, а я займу спальню матери. Утром обещаю приготовить божественный кофе.
– Утренний кофе… Эспрессо? – с надеждой уточнил я.
– Конечно! В моем распоряжении превосходная кофемашина и отборные зерна.
– Ты доставляешь мне истинное удовольствие, Дим. Как же я смогу жить без этого потом? – невольно вырвалось у меня.
– Ты думаешь, я каждого балую таким кофе? – усмехнулся Дима.
– Надеюсь, что нет, – ответил я, улыбаясь в ответ.
– Разумеется, нет. Это твои вкусовые рецепторы настроены на тончайшие нюансы и способны оценить очарование настоящего кофе. Для большинства же это лишь непонятная горькая жидкость, а метать бисер перед теми, кто не способен его оценить, не в моих правилах.
Он извлек из морозильника шуршащий замороженный пакет с круассанами, резким движением разорвал целлофан, извлек хрустящие от мороза полуфабрикаты и бережно уложил их на тарелку.
– Нужно дать им оттаять. К утру они будут готовы к духовому шкафу, – пояснил он. – С кофе – именно то, что нужно для идеального начала дня.
– Горячие круассаны на рассвете и чашка обжигающего ристретто… не слишком ли это прекрасно? – пробормотал я, предвкушая наслаждение.
– Ну, не начинай, – мягко прервал он меня. – Спокойной ночи, – улыбнулся Дима и, попрощавшись, скрылся в своей спальне наверху.
Спустя некоторое время и я поднялся в отведенную мне комнату. Там меня ждали свежие простыни, словно сотканные из лунного света, и приглашающая кровать с ортопедическим матрасом. Едва погрузившись в прохладную негу постели, источавшей тонкий аромат горной свежести, я почувствовал, как мои уставшие кости с благодарностью откликаются на неожиданную нежность и комфорт. Ортопедический матрас словно напомнил им о давно забытом ощущении безмятежного покоя, которое дарит удобная кровать.
Сон ускользал, как тень от пламени, не желая сомкнуть веки, отяжелевшие от навязчивых мыслей. В голове, словно рой встревоженных пчел, гудели думы о Диме Ломтеве, о зловещей тени лейкоза, нависшей над его судьбой. Хроническая болезнь требовала немедленной, бескомпромиссной битвы – тяжелой артиллерии химиотерапии, способной выжечь недуг дотла. Берлин стал для него маяком надежды, городом, где забрезжил луч исцеления. Там, в стенах клиники, после сурового вердикта диагностики, ему был предначертан путь к выздоровлению, тернистый путь, состоящий из множества этапов. Он прошел их, словно закаленный воин, не дрогнув перед лицом испытаний. Немецкие эскулапы, словно прорицатели, обнадеживали, предвещая, что болезнь, возможно, отступит навсегда, если Дима останется под их бдительным оком и продолжит амбулаторное лечение. Но в голосе их звучала и тень сомнения, намек на коварство недуга: организм непредсказуем, болезнь может вернуться из небытия, и тогда единственным спасением станет пересадка костного мозга, словно последний рубеж обороны.