Мое нутряное, инстинктивное «Я», выкованное из гордого одиночества, не приемлет разлада, не ведает внутренних противоречий. Жалкое подобие комплекса неполноценности – чувство чуждое и отвратительное мне. И в самой глубине моего существа, в подсознании, бьется неугомонный источник моего бытия, неустанно подталкивая меня видеть в хаосе и порядке, в случайном и упорядоченном – не просто вещи, но судьбы и истории. Он жаждет не убогого присутствия бездушных предметов, а вкушать пьянящую радость иррационального, отвергая унылую сухость рационального.
Отречься от всего этого, замкнуться в убогой простоте, где цвет – лишь плоский итог, а не волшебная симфония красок, где движение – лишь свершившийся факт, а не танец невидимых сил, где природа – кладовая благ, а не бездонный колодец тайн… Нет, это не для меня. И величайшая уступка, на которую способен мой мятежный дух – лишь внешнее смирение, добровольное изгнание в одиночество. И это – тягчайшая жертва, ибо молчание противно самой моей природе, бунт и борьба – моя неугасимая стихия. И чувство это, подобно вечному пламени, не покидает меня ни на миг, день за днем разгораясь все сильнее, сотканное из нитей прошлого, устремленное в будущее и укорененное в вечности.
Словно наваждение, вновь и вновь в памяти воскресала сцена пересечения границы. Грузия оставалась позади, а впереди простиралась Россия – неизвестность, обещающая долгую разлуку, возможно, вечную. Сотни раз я терзал себя укорами за этот шаг, и столько же раз отчаянно искал ему оправдания. Где же она, истина? Порой мне казалось, что справедливее было бы, если бы громадный осетин на пограничном пункте, страж у врат, преградил бы мне путь, обругав и прогнав прочь. Ведь, по сути, он имел на это полное право – страна содрогалась от взрывов, дома рушились, словно карточные домики. Но судьба распорядилась иначе. Узнав, что я армянин, а не грузин, этот суровый страж, будто бы подобревший лицом, вместо запрета возвестил с торжественной интонацией: «Проходи!»
Затем, в полумраке вагона, я ехал на поезде Владикавказ-Москва. Ощущение покоя было обманчиво, ведь за мной неусыпным оком наблюдали люди в штатском, вошедшие в вагон в Беслане. До самой Москвы они как тень сопровождали меня, каждые несколько часов перелистывая мой паспорт, будто грязную книгу, выворачивая наизнанку мой скромный рюкзак. Вскоре эта карусель утомила не только меня, но, кажется, и их самих. Уже под Ростовом, вызубрив наизусть каждую букву моего паспорта и содержимое моего рюкзака, они оставили меня в покое, и больше не беспокоили.