Задыхаясь и лязгая металлом, мой поезд, словно стальное чудовище, вполз в израненную террором Москву. Тень подступающей депрессии легла на меня, когда я ступил на перрон, затопленный угрюмыми фигурами в форме и настороженными взглядами агентов ФСБ. В этом чужом, каменном городе я чувствовал себя потерянным, не понимая ни направления, ни цели. Работа, на которую я так надеялся, подразумевала идеальное владение русским языком, без малейших следов южного произношения, которым, как назло, я был наделен.
– Мне нужно работать, – произнес я устало, обращаясь к девушке напротив. Слова повисли в душном воздухе, будто последнее признание.
– Мне нужно работать… или бежать, – повторил я обреченно, протягивая руку. – Дай мобильный.
Она молча, с тихим сочувствием в глазах, подала мне телефон. Номер набрался дрожащими пальцами, гудки отозвались сразу, обжигая надеждой.
– Мне нужна работа, – прошептал я в трубку, словно мольбу.
– Говорите громче, вас почти не слышно, – безразлично отозвался голос на том конце провода.
– Мне нужна работа! – выкрикнул я, почти отчаянно, – или мне придется уехать…
– Сколько вам лет? – последовал сухой, деловой вопрос.
– Сорок три, – мой ответ прозвучал как приговор.
– Хм… сорок три… вряд ли вы проходите по конкурсу, – тягуче произнес голос, словно отсчитывая мои недостатки. – Что вы умеете делать?
– Ничего… в вашей стране – ничего, – с горечью признался я.
– Гм… а что вы умели делать там, у себя? – в голосе скользнуло равнодушие.
– То, что я умею… там никому не нужно, – прошептал я, словно оправдываясь.
– Понимаю… и вы думаете, что то, что не нужно вашей стране, нужно нам?
– Не знаю, – с горечью признал я.
– Тогда… возвращайтесь, – после паузы произнес голос, – Возвращайтесь.
– Возвращаться… трудно, – выдохнул я, – особенно когда пути назад отрезаны… когда мосты сожжены дотла.
– В переносном смысле? – в голосе промелькнуло удивление.
– Нет, – ответил я, – в самом прямом.
– Как – в прямом? – голос в трубке звучал недоверчиво.
Ответ пришел не сразу. В голове словно вспыхнул далекий огонек, освещая бездну отчаяния. И вдруг, словно очнувшись, я с ужасом осознал, что поддался минутной слабости, позволил этим чуждым, тоскливым чувствам прорваться сквозь броню моего разума. Стыд обжег меня за секундное помутнение, за слова, сорвавшиеся с языка, слова, не имеющие ничего общего с моей выверенной психологией.