Бывают минуты, когда мир вокруг словно расступается, являя мне декорации фильма, искусно подсвеченные софитами невидимого оператора. И это ощущение, призрачное и настойчивое, окутывает меня, словно вуаль, сопровождая до самого финала этой воображаемой сцены. Тогда я явственно вижу россыпь софитов, блики отражателей, микрофоны, подкрадывающиеся незаметно, и безмолвную, почти призрачную команду техников, с безупречной слаженностью творящих свою магию. Сцена длится долго, тягуче, пока, наконец, в звенящей тишине не раздается властный шепот режиссера: «Стоп! Снято!». Лишь тогда пелена иллюзии спадает, и я возвращаюсь в объятия реальности. Сейчас, в полумраке салона автомобиля Димы Ломтева, прильнув щекой к холодному стеклу, я вновь погрузился в это странное наваждение. Фары встречных машин, вспыхивая холодным, голубоватым светом, словно приветствовали меня из иного мира, мира кино, пропуская через анаморфотные линзы туманной дымки. Затем невидимая камера взмыла ввысь, парила над нами, и неспешное движение нашей машины открылось взгляду сверху, словно панорама, развернутая перед всевидящим оком. Камера замерла на мгновение, неподвижная и всеведущая, следя за нашим путем, и, когда мы плавно свернули направо, в объятия деревенской дороги, она вновь опустилась, заняв позицию впереди, на этот раз с широкоугольным объективом, захватывающим всю перспективу. Позже, когда деревенская дорога незаметно истончилась, превратившись в узкую гравийную нить, и мы подъехали к кованым воротам дачи Димы Ломтева, прозвучала команда – негромкая, но отчетливая: «Стоп! Снято!». И чары рассеялись, уступив место привычной, осязаемой реальности.
– В каждом камне этого дома живет заветная мечта матери, – произнес он, с тихим вздохом разомкнув створки ворот. Скрип податливых петель отозвался эхом в вечерней тишине. – Мама… она грезила об этом месте, о тихой гавани, собственном зеленом оазисе, укрытом от посторонних глаз. Здесь она находила утешение в выходные и черпала силы в отпусках. Теперь, когда ее нет рядом, меня согревает мысль, что я смог, пусть и в малой степени, раскрасить закат ее дней.
– Ты молодец, Дим, – отозвался я, скупо, но искренне.
Он вкатил машину во двор, и, пока я запирал за нами ворота, мы молча прошли к дому, погруженные каждый в свои мысли. В гостиной, расположившись за столом, он нарушил затянувшееся молчание: