Голод был вязким, тупым, но его легко было игнорировать на фоне оглушительного, несмолкаемого хора, который Эвелина теперь воспринимала как часть себя. Она слышала обрывки воспоминаний – не своих, а чужих. Яркие вспышки, словно кадры старой плёнки, мелькали перед внутренним взором: детский смех на залитой солнцем лужайке, где трава была просто травой, а не хищным корневищем; отчаянный крик матери, потерявшей ребёнка в зелёном хаосе; нежный призыв влюблённых, их последние слова, растворившиеся в зелёной бездне. Эти голоса были повсюду, смешиваясь с низким, утробным гулом самой Чумы, её медленным, всеохватывающим дыханием, которое ощущалось как лёгкая вибрация в груди.
Иногда сквозь этот многоголосый фон пробивалась чистая, пронзительная мелодия Лины. «Иди, Лин… Ты справишься. Я с тобой». Эти звуки были единственной опорой, единственным знакомым в этом безумном, чужом мире. Они были напоминанием о её сестре, о той, кого она потеряла, и о той чудовищной вине, что разъедала её изнутри. Почему Лина? Почему не она, Эвелина, прагматик, скептик? Лина, которая так любила жизнь и красоту, теперь была частью этого кошмара.
Её дар был не только проклятием, но и инструментом. Сквозь ментальный шум Эвелина научилась улавливать волны опасности. Это были не слова, а ощущения: внезапный спазм в желудке, холодок по спине, лёгкое покалывание в кончиках пальцев. Так сигнализировали животные, пытающиеся избежать гигантских, извивающихся лоз Омни-Флоры, или импульсы агрессии, исходящие от скрытых в зелени хищников, чьи формы едва различимы были в полумраке. Она могла почувствовать места, где Чума была особенно сильна, где её пульс бился наиболее мощно, где корни были плотнее, а биолюминесценция ярче, и где, возможно, находилось то самое "сердце", которое они искали.
Она двигалась осторожно, каждый шаг выверяя, чтобы не нарушить хрупкий баланс или не наступить на что-то, что могло бы отреагировать. Тропы здесь были нетоптаны человеком, а скорее созданы Чумой – извилистые, пружинящие от слоя мха, местами поблескивающие странными кристаллами, которые, казалось, впитали в себя часть света. Дни переходили в ночи, которые были наполнены странными, светящимися формами и жутким гулом Омни-Флоры, иногда переходящим в подобие хора, который мог свести с ума. Эвелина спала урывками, прислонившись к гигантским стволам, обернутым слоями плотной, липкой лозы, стараясь заглушить голоса и сохранить рассудок.