Кира любила лето, когда все зацветает постепенно и крокусы сменяются маргаритками, а маргаритки – примулой, но в пору сиреней и яблоней мучилась. Слишком красивые, чтобы быть правдой, майские цветы возникали вдруг и все разом, просачивались в привычный мир, прикрывая собой уродливый разлом. Кира даже понимала тех, кто тайком ломает в палисаднике распухшие ветки: только так и можно снять весеннюю тревожность.
Говорят, если в лунную ночь поставить около кровати букет сирени, увидишь вещий сон. Кира спала без сновидений. Весь май она просыпалась за час до будильника и подолгу смотрела на движущиеся по потолку тени деревьев, слушала отрывистый посвист зарянок, звонкий и скрипучий – как пальцем по мокрому стеклу. В семь вставала, варила кашу, чистила картошку на ужин, ставила чайник, будила мужа Славу и сына Женю.
Жене было тринадцать. Он бредил космическими сражениями и межгалактическими полетами и долго не мог смириться с тем, что люди не летают в космос так же просто, как на самолетах. Сын напоминал Кире семечко, которое всеми способами стремится вырваться из темноты материнского лона, победить ограничивающее его пространство, пусть даже пока это удавалось только с помощью книг.
– Мам, я кое-что понял, – говорил Женя, усаживаясь на табурет. Лицо у сына было заспанное, с косматой челки капала вода.
Кира догадывалась, что вчера сын прочитал очередную невероятную историю. Каждый номер «Комсомолки» проходил через его вооруженные ножницами руки – секретная тетрадь пухла заметками о загадочных огнях в небе, снежном человеке, чудовище озера Лох-Несс.
– Профессор! – не оборачиваясь, бурчал Слава – он не мог найти колбасу в холодильнике.