Наутро трудно было просыпаться, но проснулись. Умытый тесть зачесался на пробор, надел костюм – собрался. Он закрыл свой дом и, сбивая росу на участке, пошел тормошить зятя, еще сумеречно было. На службу успели в аккурат к целованию рук священника. Зимин удивился, но спросонья воспринял такое начало без внутренней борьбы. В ходе службы ему удобно было повторять за деловитым тестем все движения, вместе они смотрелись тут завсегдатаями. Народу в церкви набралось немного, в основном пришли пожилые женщины в пестрых платочках, многослойно одетые, одна из старух была обута в зимние дутики, не смотря не лето за окном. Зимин крестился, разглядывал людей, принюхивался к лампадкам, ему по-детски все нравилось. Если бы не головокружение, которое никак не сходило, утро можно было бы назвать добрым. Но запах ладана, поначалу приятный, начал щекотать его ноздри и намекать на тошноту.
Чтобы отвлечься Зимин стал осматриваться. Потолки и стены церкви были расписаны довольно искусно, видны были свежие реставрационные слои. Справа от входа на стене пестрела любопытная сцена: небольшая группа солдат в буденовках расстреливала людей в рясах и с нимбами. Тесть держался подальше от той стены, было заметно, что фреска с расстрелом ему неприятна. Но внимание Зимина привлекло огромная композиция на сводах храма – Богородица с младенцем Иисусом на руках. Зимин всегда ценил иконопись, как законную часть мировой живописи, и дома хранил глянцевые альбомы Рублева и Феофана Грека. Так вот Зимин ничего подобного в тех альбомах не видел. Детализация потолочной фрески потрясала. Богоматерь была выписана с большой любовью, обнаженные ее плечи и босые ноги вызывали у Зимина странное, богохульное волнение. Ему вдруг страшно захотелось пить, но утолить жажду было невозможно – служба была в разгаре, а старухи и тесть фактически заблокировали выход из здания. Тут откуда-то начал петь церковный хор, звук снисходил будто с небес. Боясь общественного осуждения, Зимин осторожно покрутил головой и понял, что певчие сидят где-то сверху, на внутреннем балкончике для лучшей акустики. Голоса были звонкими, чистыми, девичьими… Зимин хотел было занять себя поджиганием свечей, но икона, та странная эротическая фреска, манила и заставляла смотреть на себя, чтобы он не предпринял. Оторваться от ног Богородицы Зимин не мог. Неизвестный иконописец, большой любитель дамских ножек, вложил весь свой беспокойный талант в написание ступней богоматери. Это было великолепно! Ровные пальчики на аккуратной ступне, и еще ноготочки… Легкомысленно оттопыренный мизинчик был обворожителен. Пот выступил на лбу Зимина. Это был мизинчик вожделенной Светланы.