История 2. Калиныч и Пустобздяй
Калиныч был мужчина уважаемый, и слыл в селе не сильно пьющим, а просто иногда подолгу закладывающим. Работу свою работал исправно, правда всегда под «анестезией», потому как черпать с деревенских сортиров, а потом свозить за дальний пролесок продукты жизнедеятельности односельчан, без остограммления, не было никакой возможности. Но к алкоголической или к какой другой зависимости считал себя стойким, и потому «анестезию» принимал исключительно, как средство претупления обоняния – и никак иначе.
Так вот, когда, дочерпав последний, особо благоухающий нужник местного фельдшера Кудыпаева, он медленно катился в сторону пролеска по главной деревенской дороге, весело похлёстывая старого сайгака по кличке Пустобздяй, и напевая под нос недавно сочинённую им же частушку, со слуховым аппаратом Калиныча случился лёгкий столбняк. Оно и понятно: в шестьдесят седьмой раз перепевая недавно рождённый в муках куплет, он вдруг отчётливо услышал тоненький голосок с явно заморским акцентом, подпевающий бэк-вокалом:
«Если мимо кто навалит,
Сам пущай и убирает».
– Птруууу, дикобразина жидко помётная, – заверещал на сайгака Калиныч.
– А ну, хто тут? – заметно дрогнувшим голосом вопросил он у фекальной бочки.
Не получив какого-либо вразумляющего ответа, кроме похрюкивания довольного Пустобздяя, радующегося неожиданному перекуру вне графика, Калиныч продолжил:
– Вот ведь давно чуйствовал, что от фелдшерова испражнения запах какой-то особливый идёт, да глюнацинации начинаются, – пожаловался он в сторону леса. – Даром, что человек учёный, а вот за тем, что внутырь принимает, не следит, подлец, ни хрена. Вот на прошлый Иванов день, слышь, кляча дерьмопроходная, хорька у попадьи в курятнике изловил, да часть организьму сожрал – без соли и сантиментов, думал, что тоже кур душить естеством своим, за раз сможет. Ему-то ничего, пронесло и забыл, а нам с тобой, кабыздох фекальный, в респиратырах, да с двойной «анестезией» всю неделю черпать из евонного клозету пришлось!
Забыв о причине остановки, Калиныч уселся поудобнее, хлестнул сайгака, и затянув в очередной раз частушку, поскрипел дальше в сторону леса:
«Я в сортирах у людей
Ковыряюсь без затей.
Если мимо кто навалит,
Сам пущай и убирает».
– Сам пусиай и урибает, кукись, куись, твою мать! – услужливо подпел фальцет.