. Он не сразу узрел свою машину: пришлось повозиться, сметая снег с лобового стекла и соскребая его у самой дверцы, потому что она никак не хотела открываться. Но даже сесть в нее и поехать, было еще не решением проблемы, а всего лишь намерением, потому что на работу он опоздал, проторчав в пробке. И хотя операций сегодня у него не было, Кирилл все равно нервничал, испытывая некое нетерпение, когда приходилось останавливать машину и ждать до того момента, пока длинная вереница авто наконец двинется с места. Он выбивал пальцами ритм знакомой мелодии, и это немного успокаивало его. Да, учась в институте, Кирилл был барабанщиком в музыкальной группе – в джаз-банде, как говорили студенты. Ему нравилось чувствовать ритм, входить в него и какое-то время жить в нем. Это как будто настраивало его на определенную вибрацию – на звучание внутри – на музыку души, как, с несвойственной ему поэтичностью, называл он подобное состояние. И эта музыка говорила о нем гораздо больше, чем он сам думал о себе в те редкие минуты, когда вообще думал о том, каково его, так сказать, глубинное содержание. Внутренний мир в ту пору воспринимался им исключительно как то, что он наблюдал в анатомичке. Весь этот «ливер» (на студенческом жаргоне), имея в виду органы, был для него абсолютно ясен, и сам человек представлялся не таким уж сложноустроенным, в физическом смысле, а скорее беспомощным, уязвимым и смертным, к сожалению, порой внезапно смертным. Поначалу осознание этого угнетало его, а потом он понял, что иначе нельзя: природа иначе не может. И еще он решил, что слишком тонкая психическая организация противопоказана хирургам, ибо мешает делать дело, то есть, спасать жизнь – такую хрупкую и непредсказуемую, даже если ты все сделал правильно, а человек все равно «ушел». Со временем, уже оперируя самостоятельно, он не мог привыкнуть к тому, что безнадежный больной – вдруг выживал, а вполне себе несложный пациент – нет, словно кто- то вырывал его у тебя из рук, в буквальном смысле – из пальцев, держащих скальпель. Интуитивно это виделось как борьба с кем-то неизвестным, имеющим свои планы в отношении человека, лежащего на операционном столе. Был ли Кирилл по- настоящему верующим? Наверное, нет, потому что неизбежно имел дело исключительно с телом, а где там находилась душа, он так и не видел никогда, делая разрез. Но помимо практического – сугубо прикладного опыта, имеющего чисто профессиональное значение, иногда в нем что-то начинало вибрировать: нечто похожее на сопротивление той самой материальной реальности, которую он воспринимал, как данность, не требующую никаких доказательств. Тогда почему же это все-таки происходило с ним? Он не понимал. Может быть, видя, как умирают люди, он еще больше хотел жить, и боялся в глубине души этого небытия, прикидывал ситуацию лично к себе самому? Нет, это было неосознанно, на каком-то подсознательном уровне, потому что думать о подобной абстракции он себе не позволял, как не позволял никаких посторонних эмоций, отвлекающих его от операции. Это было просто его работой, о которой он не любил говорить за стенами клиники. И в свободное от медицины время Кирилл жил обычной жизнью мужчины сорока с небольшим лет: неженатого, симпатичного, судя по вниманию женщин, и довольно умного, как считал он сам. Любимым занятием было: слушать музыку, играть в шахматы, путешествовать, любить женщин и смотреть сны. Да, именно так: не спать, а смотреть сны. Но это появилось у него недавно, потому как раньше ему казалось, будто он вообще не видит снов или не запоминает их, что, по его мнению, означало одно и то же.