Вы хотите сказать, что я читал в подростковом возрасте только приключенческие романы и вот такие манерные сказки? Совсем нет. Это были те же самые времена, когда я читал «Карлсона», «Мумми-троллей», «Алису в стране чудес», «Алису в Зазеркалье», «Путешествие Нильса с дикими гусями», всю эту хронику Волкова под названием «Волшебник Изумрудного города», книги Джанни Родари про Джельсомино в стране лжецов и Голубую стрелу, «Черную курицу, или Подземных жителей» и первую хронику Нарнии «Лев, колдунья и платяной шкаф», потому что остальные хроники в то время еще не перевели.
Я закончил параллельно с Конан-Дойлем на том же пляже под Одессой «Маленького принца», а на даче под Суздалем залпом прочел «Ромео и Джульетту» и «Отелло», и первая трагедия мне понравилась, а вторая нет.
И, честно вам скажу, я до сих пор мечтаю встретить таких же персонажей, как Ромео и Джульета. Но выходит, что я то встречаю Ромео без Джульетты, то Джульетту без Ромео, а их обоих вместе никогда… И еще именно тогда я начал читать «Олесю» Куприна вслед за «Цыганами» Пушкина, и «Олесю» я не дочитал, а «Цыган», разумеется, да.
Боюсь, что сейчас мне сложно разобраться в моем тогдашнем списке книг, такой список книг выдавался на каникулы в школах, и чаще всего он пестрил совершенно обязательной неинтересной советской литературой. Могу только сказать что Джульетта, Земфира и Олеся были женскими персонажами, витавшими надо мной долгое время и уже начинавшими заслонять мне живых девочек, а вот та воображаемая девочка мне больше не снилась…
И тогда же я прочитал, лежа на бабушкином диване, «Сорочинскую ярмарку» и начало «Евгения Онегина». В зимнем лагере мне удалось прочитать «Беовульфа», остальные европейские эпические поэмы я не осилил. До сих пор почему-то больше всего люблю эту историю про одинокого воина, который убил чудовище Гренделя, послужил нелюбимому королю-захватчику и тем самым призвал на его замок еще большие беды…
Из школьной программы «Сорочинская ярмарка», «Нос», начало «Евгения Онегина» очень нравились мне. Честно говоря, это сейчас мы научены горьким или каким-либо другим опытом, что эти истории что-то значат в русской жизни, что они могут восприниматься либо как пророчества и как диагноз, либо же как волшебные сны о том, как мы могли бы жить.