И ведь было.
Боже, как же было.
Я вернулась домой в 17:43, не потому что хотела. Просто больше некуда было идти. Дверь открылась слишком легко, как будто не знала, что сегодня ей положено скрипеть траурно. Внутри пахло мятой и пылью. Мята – потому что чайник в последний раз кипятился три дня назад, когда он ещё был жив. Пыль – потому что никто не готовится к смерти по расписанию. Я положила ключи на полку. Они упали. Не в первый раз. Мы сто раз обсуждали, что полка неудобная, но каждый раз забивали.
– Надо бы заменить, – пробормотала я.
Тишина не ответила. Я прошла на кухню. Его чашка стояла у раковины. Краешек сколот. Мы всегда спорили, выбросить её или нет. Он говорил, что она – как мы. Небольшая трещина, зато держит тепло. Я оставила её на месте.
Он умер от глупости. Не какой-то поэтической, не от тоски, не от зла. От одной маленькой артерии, которая решила, что может взять выходной.
Инсульт.
32 года.
Я в это не верю.
Потому что как можно умереть, если ты только вчера шутил про холодильник?
Я всё жду, что он напишет:
«Ну? Достаточно убедительно? Сценка получилась? Вызывай «Оскар», я тут в прихожей, в коробке из-под пиццы».
Но коробка под раковиной пуста. И пиццы там нет, только огрызок прошлого. И я. Смотрю на чашку. Она балансирует на самом краю, будто тоже не уверена, падать или нет.
Я включила телевизор. Мы третий раз пересматривали «Игру престолов». Не потому что я фанатка, а потому что…
– Посмотри на это, – сказал он однажды, – мы уже на десятой серии, а ты всё равно не помнишь, кто у кого родной брат. Это как если бы я забыл, какой у тебя цвет глаз. – Я не могла забрать у него эту шутку. Он был прав – я забывала. Столько деталей, что порой на полпути не могла вспомнить, кто кого убил, хотя уже видела, как эти твари сражаются. И он за кадром всегда добавлял: «Эй, давай смотреть внимательно».
Ну и вот, я его снова включила. С той же пиццей, с тем же диваном, с теми же разговорными шутками, которые он выдумывал по ходу просмотра. Всё то же самое. Только его не было. Я сжала подушку. Уткнулась в неё носом, как идиотка, стараясь не плакать. Всё равно никто не видел. На экране Джон Сноу умирал. Я знала, что будет дальше. Мы оба знали, что будет. Он говорил: «Он всегда воскрешается. У него резиновая душа». И я смеялась.
Он не вернётся, конечно. Не на экране, не в жизни.