И потому они выжгли послание.
Скрыв его там, где не отыщет ни технология, ни дрон, ни рука политика.
На случай, если однажды кто-то снова услышит вдох.
Часть 3 – Скрижаль
Он шёл один, неся в себе не столько знание, сколько остаток веры – слабый, но живой, как уголёк в ладонях перед бурей. Ни присяга, ни долг, ни голос Совета не вели его сюда – только ощущение, что именно это место осталось последним, где дыхание мира не иссякло полностью. Массивная арка древней мастерской, почти вросшая в землю и камень, узнала его шаг – и не потому, что он был избранным, а потому, что был последним, кто помнил.
Под сводами, где когда-то звучали голоса семи мастеров стихий, царила не мёртвая тишина, а живая, как будто всё, что здесь было создано, всё ещё ждало продолжения. Сквозь серый пепел веков и тонкую плёнку влажного холода он приблизился к плите. Её поверхность не сияла, не звала, не пульсировала – и оттого казалась ещё более настоящей, как кожа дерева, скрывающая сок.
Материал плиты был необычен – не металл, не камень, не органика, а что-то между, с глубокими прожилками, похожими на корни, расползающиеся по земле или венозную сеть, питающую сердце. Его руки коснулись центра, и медленно, без вспышек, без звуков, как будто сам воздух сдерживал дыхание, скрижаль начала раскрываться – не под его волей, а в силу древнего, давно принятого, но только теперь исполненного обещания.
Каждый из секторов оживал кратко, безмолвно, словно проверяя, можно ли ещё говорить. В гравировках не было цифровых обозначений – только линии и образы, наполненные глубокой символикой. Они не просто обозначали стихии, они дышали ими.Из центра выплыл круг – точный, как обод времени. От него, как от солнечного диска, начали расходиться семь лучей, образуя знакомую, почти забытую форму: Дерево. Вода. Металл. Воздух. Свет. Тьма. Огонь. Но самое главное рождалось в самом сердце круга.
Там, словно изнутри самой плиты, медленно поднимался образ, формировавшийся не из света и не из тени, а из самой памяти – древней, нерассказанной, может быть, даже ещё не произошедшей.
Это был юноша— высокий, хрупкий, с тонкими чертами, и чуть согнутой ногой, как будто каждый шаг отдавался ему болью. Его лицо было спокойным, но в глазах, глядящих сквозь гравировку, не было ни прошлого, ни настоящего – только ощущение, будто он видел сквозь: сквозь пространство, сквозь годы, сквозь смысл. Его накидка спадала с одного плеча, будто пепел и свет вплелись в ткань, пропитанную дорогой, о которой он ещё не знал.