Но самая первая настоящая тень легла тогда, когда Аэроярус, лёгкий и невидимый Воздух, внезапно исчез с горизонта. Не в смысле сбоя сигнала или голографического сбоя – он буквально ушёл с неба. Города, что парили на воздушных арках, что связывались с остальными мирами не столько через сеть, сколько через вдох, скольжение, ощущение – пропали. Ни голосов, ни световых импульсов, ни следов. Просто – нет.
Это стало первым признанным шоком. Даже Ялуран – пылающий, беспокойный материк Огня – отступил на шаг. И всё же именно Ялуран первым взорвался гневом. Их магистры требовали немедленных действий: форсированных вбросов энергии, восстановления старых порталов, запуска древних экспериментальных двигателей, способных прорвать границы между материками. Но всё это было уже поздно.
Иллар – мудрый континент Света – молчал. Его обсерватории искали знаки в небесах, древние символы, следы старых эпох. Хроники там были переписаны с удвоенной тщательностью, словно кто-то надеялся, что правильная последовательность слов сможет удержать распадающийся мир.
А в Миоре, в глубинах Тьмы, начали строить хранилища. Не из камня – из памяти. Они вписывали в голографические слои забытое: старые имена, образы, координаты. Они хранили не то, что было важно тогда – а то, что могло понадобиться потом. На тот случай, если память мира придётся воссоздавать с нуля.
«Канопа мертва».И всё же до самого конца никто не произнёс страшного: Даже когда стихийные артерии окончательно замолкли, когда континенты погрузились в собственные нужды, когда слова «Единая система» стали звучать как молитва, которую больше никто не верит, даже тогда оставалась надежда – как дрожащий пульс в теле, которое уже не двигается.
Так началось то, что теперь в хрониках зовётся Рассоединением.Спустя сто лет после первых признаков диссинхронизации, мир признал: Канопа больше не цельна. Каждый континент теперь жил отдельно, в собственной реальности, в изолированной версии мира. То, что было дыханием, стало эхом.
Но где-то – под руинами переходов, под заржавевшими магистралями импульсных арок, под корнями бывших межконтинентальных баз – шептали другие. Их было немного, и их называли мечтателями, сектантами, безумцами. Но они записывали. Они оставляли знаки. Они верили, что если дыхание было когда-то – оно сможет быть вновь. Не скоро. Возможно, не при их жизни. Но однажды.