Мне возвратили папку из 70-х. За солнцами
обрушенных небес и тенью тех, кто ревностно
хранил её, она ждала меня в бедламе антресолей,
пока наматывались адские круги веретеном
пресветлых ожиданий. Срывались хрупкие миры,
не охнув и не помахав, в раззявленную бездну,
родные взоры гасли на меже обратных горизонтов,
скользили страны, годы, города по лезвию
небезопасной бритвы. Она хранила письма и стихи,
и лепет юных дневников, с таблицей умноженья
на обложке, под узелком завязанной тесьмой. И вот,
спустя всего полвека, полнеба, полсебя и прорву снов
необратимых, я вынимаю тонкое письмо, на коем
бережной рукой весны обетованной указано, что не
должно остаться не раскрытым. Сквозь полые века
дождей, ветров и солнц оледенелых оно дошло
под сорванную кровлю за корочкой нечаянных небес,
а в нём «люблю» или «прости», и Саша тот, который
не умрёт, и ты, и ты – за краем незакатным узнаванья,
где вечность распечатает его немеющей рукой.