В доке пахло соляркой и водорослями, и этот запах въедался в одежду Хендрика, будто старые грехи. Воздух был тяжёлым, влажным, предвещая скорую грозу. Над Амстердамом нависли свинцовые тучи, отражаясь в темных водах каналов. Ветер усиливался, гоняя по воде мелкую рябь.
К яхте, опираясь на массивную клюку, медленно подошел Виллем "Канал". Ему было около шестидесяти, но выглядел он значительно старше, словно каждый день, проведенный на воде, добавлял ему не только морщин, но и мудрости. Его обветренное лицо, густые седые усы и пронзительный взгляд внушали уважение. От его одежды всегда слегка пахло соляркой и морской водой. Виллем был молчалив и наблюдателен, человеком, который знал о каналах Амстердама и о людях, живущих на них, всё. Он не любил пустых разговоров, и его появление рядом с Хендриком было чем-то из ряда вон выходящим.
"Яхта, – коротко произнес Виллем, обведя взглядом "Надежду". В его голосе не было ни осуждения, ни одобрения, лишь констатация факта.
Хендрик неловко кивнул. "Да. Моя". Он чувствовал себя мальчишкой, которого поймали за чем-то не очень приличным.
Виллем посмотрел на него с некоторой долей скептицизма, но и с пониманием. "Вода – это не бумага, инженер, – сказал он, не торопясь. – Здесь свои правила. И свои течения". Он указал на стоящие на приколе суда. "Каждая лодка имеет свой характер. Как и человек. Ты должен понять её. И себя тоже". Это были первые, туманные советы, но Хендрик почувствовал в них скрытый смысл.
Хендрик кивнул, пытаясь осмыслить слова старого моряка. Он, привыкший к чётким расчётам и предсказуемости материалов, оказался в мире, где всё казалось зыбким и непредсказуемым. Его инженерный склад ума отчаянно искал формулы и схемы, но их не было. Только ощущения, запахи, шепот ветра.
В следующие дни Хендрик предпринял комические попытки понять азы яхтинга. Он боролся с узлами, которые упрямо не хотели завязываться, как и его собственная жизнь. Паруса, казалось, жили своей жизнью, отказываясь подчиняться его неумелым рукам. Каждое движение превращалось в испытание. Он путался в снастях, скользил по мокрой палубе, едва не падал за борт. Его нездоровая, несколько обрюзгшая фигура совсем не подходила для такой работы. Очки постоянно сползали, и он машинально поправлял их указательным пальцем, что стало нервной привычкой.