Утром остановились на какой-то станции. На соседнем пути стоял санитарный поезд: на окнах пассажирских вагонов крахмально белели занавески, на зелёных стенках в белых кругах рдели красные кресты. Это был не первый встреченный ими санитарный поезд, но те, что встречались им вчера, промелькнули перед окнами как видения, а этот был реальный, никуда не собирался исчезать, и перед ним стояли, ходили, курили живые раненые.
Один был в исподней рубашке и бережно держал перед собой руку в лубке, другой, поджав одну ногу в гипсе, прыгал на костылях, у третьего было забинтовано полголовы, и он смотрел на белый свет лишь одним глазом.
Артиллеристы, увидев первых людей с войны, гонимые любопытством, выскакивали из вагонов.
– Вы откуда, ребята? – спросил комбат Осянин.
– С Березины, – ответил тот, что на костылях. – Из-под Борисова.
– С Березины? Так значит… Как же Минск? – ошарашено спросил комбат.
– А то и значит, что вы подумали, товарищ старший лейтенант. Силён немец. Танков пропасть, а пехота и не пехота – редко кто пеший, больше на мотоциклах. Один ведёт, другой рядом в коляске из пулемёта строчит. А вы, значит, туда?
Раненый повис на костылях и закурил. Ему было лет тридцать. Он был высок, худ, небрит, на голове залысины.
– Три дня назад ранило, – продолжал он, затянувшись и выпустив облако дыма. – Вчера привезли в Могилёв, ночью погрузили в санитарный поезд. Вот первая остановка. Мне ещё повезло. Здесь в поезде такие едут, что не дай бог. Кто без ноги, кто без обеих, а кто в живот или грудь – это совсем беда! Вот только что перед вами вынесли капитана – под утро скончался.
– Только не пугайтесь, братишки! Помните главное: немец смертный, – сказал раненый в руку. – Я тоже поначалу боялся. Немец мне чуть не Кощеем Бессмертным чудился. Внутри дрожь, пока ждал атаки. И вот попёрли – в касках, с автоматами наперевес, сытые, толстомордые. Я глаза зажмурил и очередь по ним из пулемёта. Думал, пули от них будут отскакивать, Открыл глаза, а они валятся рядами, как трава под косой. «Э! – думаю. – Да вы, черти, такой же тонкой шкуркой обшиты, что и я!» И, как к бабушке сходил! На душе стало спокойно и весело. Можно немца убивать – а куда он против пули! Много мы их положили в тот день, мало кто выбрался с поля. Потом опять попёрли. До окопов добрались. А мы им навстречу в рукопашную. Как они рванули от нас, аж пятки засверкали! Видел я их испуганные морды. Немец не только смертен, он боится смерти не меньше нашего, даже больше. Ему ведь тоже хочется вернуться к жене и детям. Только его семья далеко и ничто ей не угрожает, а моя здесь, рядом. Я её защищаю, поэтому я отчаянней, а значит сильней.