Элиас заглушил мотор. Гнетущая тишина сельской местности, нарушаемая лишь порывами ветра, заблудившегося в голых ветвях, обрушилась на него. Он вышел из машины, поежившись. Воздух был влажным, пах прелой листвой, сырой землей и еще чем-то неуловимым, почти забытым – то ли пыльцой давно отцветших цветов, то ли выдохшимися духами, оставленными здесь десятилетия назад.
– Это место… кажется, оно ждало. Но кого или чего? – мелькнула тревожная мысль. Он огляделся. Чувство тревоги, липкое и неприятное, смешивалось со слабой, почти призрачной надеждой, что эта изоляция поможет ему если не исцелиться, то хотя бы притупить боль.
– Ну что, Элиас, – сказал он сам себе, доставая из багажника сумку с вещами. – Новая глава, да? Или просто эпилог.
Ключ с трудом провернулся в заржавевшем замке. Массивная дверь со скрипом поддалась, впуская его в полумрак холла. Пылинки, словно мириады крошечных звезд, танцевали в тусклых лучах света, проникавших сквозь грязные стекла высокого окна над лестницей. Пахло старым деревом, легкой сыростью и все тем же непонятным, сладковато-тленным ароматом. Тишина здесь была еще гуще, плотнее, чем снаружи. Казалось, она впитывала любой звук, любую мысль.
Элиас постоял мгновение на пороге, ощущая, как тяжесть дома наваливается на него. Он был один. Совершенно один.
Первый вечер в «Пепельном Лесу» тянулся бесконечно. Элиас решил не распаковывать все вещи сразу, ограничившись самым необходимым. Он выбрал небольшую комнату на первом этаже, примыкавшую к кухне, решив, что так будет практичнее. Комната была заставлена старомодной мебелью под белыми чехлами, словно призраками из прошлого. Он сдернул один чехол с потертого кресла, подняв в воздух облако пыли, и бросил на него свою дорожную сумку.
Ужин был простым и безрадостным: консервированная фасоль, разогретая на чудом работающей газовой плите, и черствый хлеб. Элиас ел молча, глядя в темное окно, за которым сгущались сумерки. Огромный, пустой дом давил на него своим молчаливым присутствием. Каждый проглоченный кусок казался камнем, падающим в бездонный колодец его одиночества.
– Боже, как мне ее не хватает, – подумал он с горечью. – Даже ее ворчание по поводу моего храпа было бы лучше, чем эта… эта тишина.
С наступлением темноты старый дом начал оживать своей, особой жизнью. Деревянные конструкции скрипели и стонали под порывами ветра, который теперь завывал в каминной трубе, словно голодный зверь. Элиас вздрагивал от каждого резкого звука, хотя и пытался убедить себя, что это всего лишь старый дом «оседает».