Следующие два дня Элиас посвятил методичному исследованию «Пепельного Леса». Солнце так и не показалось из-за туч, и дом пребывал в вечном сумраке, который лишь подчеркивал его запустение. Комната за комнатой, он обходил свои новые владения, сдергивая чехлы с мебели, открывая скрипучие дверцы шкафов и комодов. Большинство комнат были заставлены пыльной, громоздкой мебелью, хранящей следы многих поколений. Пахло нафталином, старым деревом и забвением.
На втором этаже, в конце длинного, темного коридора, он наткнулся на запертую дверь. В отличие от других, она была из темного, почти черного дерева, и на ней не было замочной скважины – только тяжелая бронзовая ручка. С некоторым усилием Элиас налег на нее, и дверь со стоном поддалась.
Эта комната разительно отличалась от остальных. Это был кабинет, и он выглядел так, словно его покинули совсем недавно. Никаких чехлов на мебели, минимум пыли. Массивный письменный стол из красного дерева занимал центр комнаты, на нем – старинная чернильница, пресс-папье из зеленого мрамора и стопка пожелтевших бумаг. Вдоль стен тянулись книжные шкафы, забитые фолиантами в кожаных переплетах с тиснеными золотом названиями. Воздух здесь был другим – сгущенным, почти неподвижным, с легким, едва уловимым ароматом сандала и старой бумаги.
– Эта комната… – пробормотал Элиас, входя внутрь. – Здесь как будто время остановилось. Или что-то затаило дыхание.
Его взгляд скользнул по полкам и остановился на небольшом предмете, стоящем особняком на одной из нижних полок, рядом с коллекцией выцветших дагерротипов. Это была старинная музыкальная шкатулка из палисандрового дерева, инкрустированная перламутром. Она притягивала взгляд, выделяясь на фоне строгих книжных корешков.
Элиас взял ее в руки. Шкатулка была тяжелее, чем казалась. Он осторожно поднял крышку. Внутри, на бархатной подушечке, тускло поблескивал латунный механизм. Он почти машинально повернул маленький ключик на боку шкатулки. Раздались первые ноты – нежная, немного печальная мелодия. И тут Элиаса пронзило узнавание. Эту мелодию часто напевала Элеонора. Он не знал, откуда она ее знала, но это была ее мелодия. Он застыл, сердце болезненно сжалось. Но что-то было не так. В середине музыкальной фразы одна нота прозвучала фальшиво, диссонирующе, нарушая гармонию и вызывая смутную тревогу.