– Где болит?
– Руки… – еле прошептал он.
Катя кинулась за уколом. Руки дрожали, шприц едва не выпал. Вернувшись, она увидела его на полу, зажавшего руки между ног и стонущего. Едва поставив укол, попыталась его поднять – безуспешно. Опустившись рядом, заплакала от бессилия.
Он чувствовал её руки, тёплые, дрожащие.
– Мне легче… Помоги встать.
Опираясь на неё, он сел на кровать. Катя, вся в слезах, всё ещё дрожала. Он вытер ей лицо полотенцем. Она прижалась к нему, словно к якорю в бушующем море.
– Ты даже не знаешь меня… Почему ты плачешь?
– Потому что испугалась. За тебя. За твою маму. Я вдруг представила, что ты умрёшь… из-за меня…
Он молча гладил её волосы. Долгие минуты в палате стояла тишина. Потом она рассказывала о школе, о мечте поступить в мединститут… но пока работает здесь.
По коридору, за тонкой дверью, раздались глухие шаги – стремительные, с едва уловимым эхо, как будто кто-то убегал, стараясь при этом не разбудить больничную ночь. Катя резко поднялась со стула и пружинисто, будто ждала этого звука выскользнула из палаты и исчезла в темноте, оставив за собой только лёгкий аромат аптечного крема и мятного чая. Фёдор остался один.
Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Комната будто замерла, всё вокруг стало вязким, нерешительным. Только внутри, под рёбрами и где-то между лопаток, пульсировал навязчивый, упорный вопрос: что с руками?
Он пытался не думать, но мысль возвращалась, как сбоящий метроном:
Что с руками? Что с руками? Что…
Они не болят. Но не живые. Как будто чужие. Словно тело вдруг стало декорацией, а он – зрителем в собственном спектакле.
Пока он размышлял, глаза сами собой закрылись. Мысли завязли в какой-то тягучей дреме, как в патоке. Он не заметил, как заснул. Сон пришёл без стука, мягко, как опускается снег на пустую улицу.
Проснулся он не от звука – от света. Комната была уже залита мягким утренним сиянием. Через неплотно занавешенное окно пробивались полосы солнечного света, ложились на простыню, как невидимые пальцы.
Где-то рядом кто-то разговаривал – негромко, деловито, с короткими репликами, будто обсуждали что-то важное, но уже привычное. Фёдор медленно повернул голову в сторону голосов.
У изножья кровати стоял доктор Константин, с папкой подмышкой, и что-то тихо говорил женщине в белом халате. Медсестра была незнакомой – пожилая, с глубокими морщинами на щеках и аккуратно собранными в пучок серебристыми волосами. В её движениях чувствовалась усталость, выученная за годы, но и что-то очень точное – как у человека, который знает: здесь всё должно быть под контролем.