Удобно: стоит ей отключиться, все считают, что она подыскивает слоган. Разговор идет о неудавшемся самоубийстве Жанны Тексье. Держа сигарету в левой руке и приподняв правую, точно предупреждая, чтоб ее не прерывали, Доминика говорит своим властным, хорошо поставленным голосом:
– Не так уж она умна, карьерой она обязана мужу, но все же, если ты одна из самых заметных женщин в Париже, непозволительно вести себя как мидинетка![3]
В другом саду, совсем ином и в точности таком же, кто-то говорит: «Доминика Ланглуа обязана своей карьерой Жильберу Мортье». А это несправедливо, она проникла на радио в сорок пятом и всего добилась собственными силами – работала как лошадь, топтала тех, кто ей мешал. Почему им так нравится перемывать друг другу косточки? Они наверняка говорят – Жизель Дюфрен в этом не сомневается, – что мама заарканила Жильбера из корысти – этот дом, путешествия, не будь Жильбера, ей были бы не по карману, это верно, но он дал ей нечто большее: она ведь все-таки слегка растерялась, когда бросила папу (он бродил по дому как неприкаянный, уж очень безжалостно она покинула его, едва Марта вышла замуж); своей самоуверенностью она обязана Жильберу. (Разумеется, можно было бы сказать…)
Юбер и Марта возвращаются из лесу с огромными охапками веток. Высоко подняв голову, она бодро вышагивает с улыбкой, застывшей на губах, святая, пьяная от радостной любви к Богу, эту роль она играет с той поры, как обрела веру. Они занимают свои места на голубых и лиловых подушках, Юбер закуривает трубку, которую он – последний человек во Франции – еще именует «старушкой-носогрейкой». Улыбка паралитика, грузное тело. Путешествуя, он надевает черные очки: «Обожаю путешествовать инкогнито». Прекрасный дантист, посвятивший весь свой досуг тьерсе[4]. Я понимаю, что Марта ищет, чем заполнить жизнь.
– В Европе летом не найдешь ни одного пляжа, где можно вытянуть ноги, – говорит Доминика, – а на Бермудах пляжи огромные, почти пустынные, и никто тебя не знает.
– Короче, дыра-люкс, – говорит Лоранс.
– А Таити? Почему вы не хотите поехать снова на Таити? – спрашивает Жизель.
– В пятьдесят пятом на Таити было прекрасно, теперь там хуже, чем в Сен-Тропе. Это так вульгарно…
Двадцать лет прошло. Папа звал ее во Флоренцию, Гренаду; она говорила: «Все туда едут. Это так пóшло… Путешествовать вчетвером в машине: семейство Фенуйяр»