И тогда её коснулась рука.
Тепло её было иным – как пламя свечи в гробнице, не греющее, но проникающее в самую суть. Эванджелина не подняла глаз, боясь, что взгляд разрушит это мгновение. Она чувствовала его – незнакомца, чьё присутствие было чужим и невыносимо знакомым, как мелодия, услышанная во сне. Он помог ей встать, и, повинуясь неведомому порыву, она прижалась к его груди, как дитя, ищущая спасения. Слёзы, копившиеся годами, прорвались, и она заплакала – за дом, за Марту, за себя, за тень, что уже росла в её душе.
Когда слёзы иссякли, она отстранилась и подняла взгляд. Перед ней стоял молодой человек – не старше двадцати четырёх лет, но с глазами, в которых плескалась вечность. Его лицо, словно выточенное из мрамора, было прекрасным, но холодным, как лик статуи в заброшенной часовне. Тёмные волосы падали на лоб, а взгляд – глубокий, бездонный, как море, в котором можно утонуть, – держал её, не отпуская. Она знала его. Не знала, но знала. Это чувство, как эхо из прошлой жизни, терзало её сердце.
– Кто ты? – прошептала она, и голос её дрожал, как лист на ветру.
Он улыбнулся – едва заметно, но в этой улыбке мелькнула тень, что заставила её кровь застыть.
– Александр Блэквуд, – ответил он, и имя его, подобное заклинанию, отозвалось в её груди, как звон разбитого стекла. – А ты… Эванджелина, не так ли?
Она кивнула, не в силах отвести взгляд. Его голос, низкий и мягкий, был как шёлк, но под ним крылась сталь. Ей хотелось спросить, откуда он знает её имя, почему его глаза кажутся зеркалом, в котором она видит не себя, а кого-то другого, но слова застревали, как мотыльки в паутине.
– Я… мы встречались? – выдохнула она, чувствуя, как её щёки горят под его взглядом. – Твоё лицо… я не помню, но…
Александр чуть наклонил голову, и в его глазах мелькнула искра – не тепла, но тайны.
– Быть может, во снах, – сказал он, и слова его были загадкой, которую она боялась разгадать. – Или в тенях, что следуют за тобой. Жизнь за жизнь, Эванджелина. Разве ты не слышишь их зов?
Она отступила на шаг, её сердце билось неровно. Слова «Жизнь за жизнь» отозвались в её груди, как удар колокола, и мир вокруг дрогнул, как отражение в треснувшем зеркале. Тени учеников, стоявших поодаль, вытянулись, став длиннее, чем должны были, и в их движении ей почудился шёпот – её имя, произнесённое на языке, которого она не знала. Она моргнула, и тени вернулись на место, но холод в груди остался.