Бес лести предан - страница 17

– Как тебя зовут?

Он ответил.

– Жди здесь.

Генерала не было долго. Мимо проносились канцелярские служаки с кипами бумаг, хлопали двери. Волнение становилось нестерпимым, грозя перерасти в отчаяние. Неужели снова забыли? Неужели снова убираться восвояси?

Но генерал Мелиссино вернулся. В руках у него было знакомое прошение, только теперь – с печатями и размашистой росписью внизу.

Глаза неверяще запрыгали по строчкам, от первой:

«Всепресветлейшая Державнейшая Великая Государыня Императрица Екатерина Алексеевна…»

До последней:

«…недоросль Алексей Андреевич Аракчеев руку приложил».

И – еще ниже, несбыточное, долгожданное:

«Зачислен приказом от 19 июля 1783 года

П. И. Мелиссино».

– Ты принят в корпус, – сказал генерал просто. – С сегодняшнего дня – ты кадет.

Сперва все казалось сном: просторные классные комнаты с ровными рядами парт, широкие коридоры с начищенными полами, паутина лестниц и переходов, аккуратно стриженные деревья и кусты в саду… И, конечно, кадеты в красных мундирах. Алексей столько раз представлял себя в этой форме, что от одного вида алого сукна сладко сжималось сердце.

К сожалению, мечты редко вяжутся с реальностью. Кадетский корпус оказался очень далек от сказочного мирка, который он себе навоображал. Кадеты оказались угрюмыми и нервными – здесь их нещадно муштровали, за малейшую провинность пуская в ход розги. Преподаватели, хоть и знатоки своего дела, питомцев держали в таком железном кулаке, что того гляди раздавят. И даже долгожданный мундир оказался червивым яблоком. Ему сказали, что нет нужного размера. Может, ждали взятки, да только у Алексея гроша в кармане не было. Пришлось довольствоваться формой на несколько размеров меньше: черные отвороты рукавов едва доходили до предплечья, штанины кончались посреди голени. Впервые посмотревшись в зеркало, Алексей едва не треснул по нему кулаком – никогда еще он не казался себе таким неказистым уродцем. Тощий, хмурый, в облепившем долговязое тело мундире и с набухшими серым разочарованием глазами – конечно, он тут же стал посмешищем.

Но быть бедным оказалось даже хуже, чем быть смешным. Молодые дворянчики со звучными фамилиями в лучшем случае его не замечали, в худшем – обливали откровенным презрением. Да и учителя были не лучше – привыкшие к подаркам от богатых учеников, в бедняках они видели только досадный балласт.