Он тихо вышел из комнаты. Никто его не окликнул.
На улице было свежо и тихо. Вдали расстилались зеленые холмы, пронзительно голубели легкие волны на поверхности озера, клочья белых облаков обрамляли солнце. А там, в доме – смерть.
Он побрел прочь, шаркая ногами и взрывая подошвами тучки пыли. Нельзя так – обувку надо беречь, но материнские наставления казались такими далекими…
Ноги сами вынесли его к храму Пресвятой Богородицы. Тот отстоял от усадьбы меньше, чем на две версты.
Молиться. Ставить свечки за здравие, за упокой. Какой в этом толк? Разве помогало?
Он замер, не доходя до дверей. Качнулся с пятки на носок. Под сенью божьей обители он чувствовал себя в безопасности, но разве Всевышний хоть раз защитил его от тьмы? Спас его братьев и сестер?
Кто-то позвал его по имени. Он вздрогнул и обернулся. Навстречу, устало улыбаясь, шагал дьякон Павел.
Дьякон выучил его грамоте и счету. Отец платил ему снедью, пока тот не заявил, что не в меру увлекшийся арифметикой барский сын превзошел своего учителя и обучать его больше нечему. В усадьбу дьякон ходить перестал, но оставался добрым другом.
– Если на вечерню пришел, то ты рано, – дьякон хлопнул его по плечу. Пригляделся. – Да на тебе лица нет. Что стряслось?
Губы дернулись, сжались в тонкую линию. Медленно разжались.
– Евдокия умерла.
Улыбка исчезла.
– Вот же напасть… Мне очень жаль.
Крест на куполе храма горел нестерпимым солнечным светом. Лицо перекосило гневной судорогой. Что-то рвалось изнутри – отчаянное, злое, непоправимое. Он прикусил язык, но не справился. Прошипел:
– Я видел над ней темноту.
Нельзя, нельзя об этом говорить! Но – крест, дьякон, мертвое тельце сестры, голубое небо над серым пятном смерти…
– Они над ней летали. Те, кто приходят ночью.
Дьякон вздернул брови, приоткрыл губы. Он с вызовом уставился в ответ.
– Я не безумный! Может быть, проклятый, но не безумный! Они есть, я знаю, я их видел!
И что теперь? Перекрестят? Святой водой в лицо плеснут? Засадят переписывать молитвенник? Да разве он сам всего этого не делал?!
Но в светлых глазах дьякона Павла не было ни страха, ни насмешки, только… любопытство?
– Ты что же, бесов видишь? А почему раньше не сказал?
Что же тут непонятного? Его бы сразу окрестили полоумным, и…
Но в груди уже зажглась надежда.
– Вы… Вы тоже их видите?