«Померещилось».
Потом и спрашивать перестал.
Нельзя рассказывать. Нельзя подавать виду. Прослывешь умалишенным или, того хуже, – одержимым дьяволом. А дороги назад нет.
Они появлялись на закате и исчезали с рассветом. Стоило солнцу покатиться к краю неба, ушей касался шепот:
«Иди к нам. Ты наш. Ты наш».
– Ничего я не ваш! – зло шептал он в ответ. – Никогда я к вам не пойду!
Молился с удвоенным рвением. Смотрел на черные сгустки с ненавистью. Тогда, бывало, призаткнутся. Если повезет, даже отлетят под волной жаркого гнева, рассеются, как дым.
Но чаще – они до него добирались. Проникали под кожу, наплевав на ужас, на отвращение, на слабое постыдное «не надо». И внутри снова разгоралось черное пламя.
Он не мог убегать у всех на глазах – пришлось научиться терпеть. И горячий пульс, рвущийся наружу. И мягкий шепот, подначивающий наброситься, изломать, разорвать. Терпеть, пока не представится случай улизнуть, и уже в одиночестве, вдали от чужих глаз, дать волю буре, пока взгляд не прояснится, а в ушах не останется один только стук крови.
Он не знал, почему тьма выбрала его. Знал другое.
Он ей не проиграет.
Мать качала на руках его мертвую сестренку – в последний раз.
Он понял, что сестра умрет, еще несколько дней назад, когда вокруг ее кроватки, как птицы-падальщики, по вечерам принялись кружить черные сгустки. Это не в первый раз: другая сестра умерла так же, так умирали и братья. Мать часто рожала, но выжили только двое: он и Андрюша.
Пока – выжили.
Он пытался предотвратить ее смерть. Руками ловил роящиеся над кроваткой сгустки тьмы, но тех было слишком много. Чем больше влезало под покрывавшуюся угольными разводами кожу, тем больше являлось новых. И так пока он не почувствовал, что еще немного, и темный пожар выжжет его изнутри. И тогда он поддастся шепоту, подбивающему положить ладонь на тонкую шейку сестры и с хрустом сжать пальцы. Избавить ее от страданий. Избавить от страданий себя.
А потом она умерла.
«Я должен был что-нибудь сделать».
Ничего он не мог. Ему восемь лет от роду, он из семьи бедных безвестных дворян и видит вещи, которые никто больше не видит.
Он не мог спасти братьев и сестер. Не мог стереть серую скорбь с лица матери. Не мог утешить отца, слепо глядевшего в окно, и шмыгающего носом Андрюшу. Даже просто стоять здесь, мучаясь мыслями, что ничего-то он не может, было невыносимо.