В восьмом классе появился Николай, и жизнь вокруг наполнилась смехом, шумом и движением. Если Вениамин был тенью, тот – огнём. Они сблизились случайно: Николай сел рядом, чтобы списать, и остался. Впервые рядом оказался кто—то, кого не нужно было понимать целиком. Николай принимал его странность без жалости, с глубокой и простой добротой. Сначала были разговоры, потом макароны на двоих, затем – общая мечта: уехать в Москву.
Поступили вместе, на разные факультеты, поселились в одной комнате. В общежитии пахло плесенью, растворимым кофе и чужими разговорами. Учились по ночам, ругались по утрам, смеялись через сон. Обсуждали преподавателей, книги, девушки казались им одинаковыми, а московские улицы – бесконечными.
После окончания Николай вернулся в Бряльск. Сказал: хватит, хочу дом, нормальную работу, детей. Ушёл легко, почти играючи. Вениамин остался – не потому что хотел, а потому что иначе не мог. Москва пугала и выматывала, но только здесь его странности можно было обратить в систему.
Он окончил биофак, диплом защищал жёстко, сухо. Комиссия не поняла – тема была слишком узкой, формулировки пугали, обоснования утомляли. После защиты один из членов комиссии задержал его и предложил перейти в закрытый отдел. Вениамин кивнул не глядя. Слова были не нужны: другого выбора у него не было.
С тех пор его жизнь стала чередой дверей: одни открывались, другие исчезали. Институт был ведомственным, отчёты подписывались внутри, публикаций – минимум. Его направили в сектор контроля памяти, воли, поведения. Официально цели не назывались, но суть была очевидной: сделать человека управляемым, не сломав его.
Вениамин не спорил. Он изучал, моделировал, предлагал. К его идеям прислушались не сразу. За настойчивость и прямоту его несколько раз тихо, без скандалов, отстраняли от работы, но спустя полгода звали обратно. Иногда казалось, его проверяют на прочность, чаще – просто не знают, куда деть.
Он получал удары не только административные. Однажды испытуемый впал в тяжёлое состояние. Его спасли, но осадок остался.
Несколько лет Вениамин находился под негласным запретом. Не в чёрном списке, а скорее в сером – в таком, где разрешают работать, но желательно, чтобы тебя не было заметно. Он не сопротивлялся, просто продолжал своё дело.
Со временем пришло признание: не громкое, не одномоментное, а постепенное. Публикации, о которых раньше шептались, начали цитировать открыто; методы, над которыми насмехались, превратились в общепринятые. Он воспринимал эти перемены ровно, без злорадства и торжества – просто как подтверждение правильности выбранного пути.