За те самые исследования, за которые его увольняли, он впоследствии получал премии. За ту модель памяти, которую поначалу считали абсурдной, ему присвоили Золотой знак Совета, а позже и престижную международную премию, к которой многие стремились совсем не молча. Получив её, он не произнёс ни слова – лишь глубоко выдохнул.
Он ни с кем не сближался, но в его работах была непревзойдённая точность. Вениамин не умел вдохновлять, зато умел доводить начатое до результата.
Затем женился на сотруднице соседнего отдела: спокойной женщине с прямой спиной и ровным голосом, лишённым дрожи. Они никогда не говорили о чувствах – зачем, если есть порядок? В выходные уборались, читали, слушали новости и иногда занимались сексом – спокойно, без театральности и напряжения, как одно из подтверждений их близости.
Когда родился сын, Вениамин ничего не почувствовал, кроме странного, почти болезненного трепета, когда держал младенца за крошечное запястье. Он испугался – не ребёнка, а своей реакции, не зная, что с ней делать.
Сын рос тихим и похожим на него. Сначала Вениамин надеялся на близость, потом постепенно отступил. Разговоры превращались в лекции, советы звучали как инструкции, а любовь выражалась в виде директив. Мальчик становился старше и больше не слушал – только смотрел холодным, ускользающим взглядом. Затем появилась закрытая дверь в его комнату и, наконец, полная тишина.
К сорока годам Вениамин стал заведующим, к пятидесяти – директором института. Его имя упоминалось в научных списках, его цитировали, к нему подходили молодые специалисты на конференциях. Он кивал им, не вглядываясь. Всё это казалось ему не лестью, а бесполезным шумом. Он продолжал работать, потому что чувствовал, что стоит ему остановиться – и всё начнёт рассыпаться.
Когда умерла жена, он не заплакал. Вернувшись домой, он молча снял пальто, заварил крепкий чай и сел на край кровати сына. Мальчик уже был подростком и всё прекрасно понимал, но ничего не сказал. Вениамин тоже промолчал. Он остался один – не просто без близкого человека, а без того, с кем можно разделить даже молчание. Воспитание сына он принял как очередную дисциплину. Утро начиналось с каши, вечер – с проверки уроков. Иногда он пытался заговорить, но постоянно наталкивался на стену, поэтому предпочёл просто быть рядом. Не настаивать, не требовать, а лишь присутствовать.