Черноморское солнце, еще не достигшее полуденной ярости, но уже уверенно жаркое, заливало светом асфальтированную площадку перед главным корпусом пионерского лагеря «Орленок». Воздух вибрировал от зноя, смешанного с терпким запахом хвои, горячего асфальта и далекого, но неоспоримого дыхания моря – соленого, влажного, обещающего прохладу. Только что отъехали автобусы с первой сменой, унося с собой гвалт, смех и слезы прощания, а на опустевшее, казалось бы, пространство уже хлынул новый поток жизни – вторая смена.
Ребята высыпали из раскаленных «Икарусов» смятые, потные, с перекошенными от неудобной позы шеями, но глаза у всех горели азартом первооткрывателей. Они тащили тяжеленные чемоданы на веревочках, держали в охапках свернутые в трубку матрасы, сжимали в потных ладонях авоськи с провизией от мам – банки сгущенки, домашнее печенье, яблоки. Форменные белые рубашки с алыми галстуками моментально прилипли к спинам, пионерские значки поблескивали на солнце. Начальник лагеря, тучный и краснолицый товарищ Борисов, уже орал в рупор, пытаясь навести порядок, но его голос тонул в общем гуле – визге девчонок, перекличке мальчишек, стуку чемоданов о землю и нетерпеливым окрикам вожатых.
«Пятый отряд, ко мне! Шестой, вы где? Витька, не толкайся! Сашка, помоги Лене с чемоданом!»
Среди этой кипящей человеческой массы выделялся Сашка Горбатенко. Выделялся не ростом – он был среднего, скорее даже небольшого – а какой-то врожденной стремительностью и уверенностью. Его темные, чуть растрепанные волосы торчали вихрами из-под пилотки, сдвинутой на затылок. Глаза, карие и очень живые, быстро сканировали обстановку, будто оценивая поле для будущих действий. Он ловко лавировал между чемоданами и спинами, одним рывком втаскивая на крыльцо корпуса увесистый чемодан хрупкой на вид девочки из своего, пятого отряда – Лены Смирновой. Та лишь смущенно пробормотала «спасибо», но Сашка уже был далеко, выкрикивая что-то знакомому из шестого отряда и ловя на лету брошенный мяч. Он был здесь не первый раз, «Орленок» знал как свои пять пальцев, и эта уверенность старожила окутывала его, как невидимый плащ.