И вот тогда, без предупреждения, с маленькой лодки, что скрывалась в тумане, по нам открыли огонь.
Огонь не из пушек, не из ружей. Нет.
Огненные стрелы. С тихим воем они взмывали в воздух, как кометы, оставляя за собой дымный шлейф, и с шипением втыкались в древесину нашего измотанного корабля.
Мы рассыпались по палубе, кто куда. Один из наших – Семёнов – получил стрелу в плечо и закричал, словно зверь. Запах палёного дерева и смолы наполнил воздух. «Заря» вспыхнула не как судно – как факел. Пламя взлетело к небу, голодно облизывая мачты, будто давно ждало момента родиться.
Из лодки раздались крики. Громкие, чужие. Языка мы не поняли, но он звучал отрывисто, резко, как удары по металлу.
Капитан схватил меня за рукав.
– Это азиаты… – прошептал он, глаза расширились от ужаса. – Их речь… похожа на японскую…
– Японцы? – переспросил я, впервые услышав это слово. – Никогда не слышал. Что ты о них знаешь?
Он побледнел.
– Почти ничего. Закрытая страна. Воинственная. Не любят чужаков. Кто попадёт к ним… тому, может, «повезёт» – попадёт в рабство. Остальные – мертвецы.
Я усмехнулся, приподнял бровь.
– Ну, такое «везение» мне не к лицу. Уж лучше погибнуть с топором в руках , чем жить в цепях.
Огонь жрал наш корабль жадно. Пламя подбиралось к трюму, где хранилась бочка с порохом. Я понял – если не прыгнем сейчас, больше шансов не будет.
– В воду! – крикнул я.
И мы прыгнули.
Холод резанул меня, как нож. Мгновенный, пронзительный, до самого мозга. Грудь сжалось, дыхание оборвалось. Я пытался плыть, но тело не слушалось. Всё, что осталось во мне – это тьма. Она подкралась к глазам, как вуаль.
Сознание померкло.
И я пошёл ко дну.
…Меня выбросило на берег.
Я лежал с закрытыми глазами. Тело казалось чужим, словно я был из песка и ветра, а не из плоти. Кожа липла к мокрой одежде, пальцы дрожали от холода. Вода всё ещё шумела в ушах, как будто внутри черепа плескались волны.
Но сквозь этот водяной звон я начал различать голоса.
Грубые. Резкие. Ругательные – так показалось. Они скакали от хриплого баса к визгливому крику. Я не понимал ни слова, но чувствовал – спор. Возможно, обо мне. Возможно, о чём-то, что я даже представить не мог.
Я медленно приходил в себя. Голова была словно расколота надвое – больно до тошноты. Даже после недельных запоев дома, у отца с матерью и братом, такого со мной не бывало. Тогда, в деревне, после тяжёлой работы, бывало, выпивали по чарке зельца с медом , да под селёдочку. Настойка была тёплая, как душа. Здесь же всё было чужое. Сырость, холод, и злой, острый воздух.