При этом в детском саду разительного изменения в отношении ко мне не наблюдалось. Игры, в которые мы играли, остались прежними, воспитатели относились к нам одинаково – как к детям, и я не понимал, что же такого произошло дома, что враз перевернуло мое существование. Позднее (спустя почти двадцать лет) мать обмолвилась, что просто не знала, как меня воспитывать. Поэтому они с тетей пришли к соглашению. Она своей строгостью должна была заменить мне отца, а мать – олицетворять женское начало, по их мнению так у нас получилась бы нормальная семья. Чуть выше я говорил о том, что отец тети был военным с громким голосом, но логически стройной речью и справедливыми суждениями, однако характер его дочери, ее истинный эмоциональный облик с этого момента был скрыт для меня.
Представь, дорогой читатель, что ты ехал по ровной дороге, не замечая, как хорошо и быстро она преодолевается без кочек и выбоин, а потом съехал на грунтовую, менее качественную дорогу. И вот уже все твое внимание сконцентрировано на том, чтобы объехать ямы и банально не остаться без колес. Так и я в раннем детстве воспринимал тетю как нормального человека и не наделял ее какими-либо свойствами, просто сосуществуя рядом и видя в ней обычного взрослого человека.
Все изменилось в тот самый момент, когда произошло, так называемое, разделение воспитания. Теперь все свои слова тетя произносила преувеличенно громким грудным голосом, вытягивая вперед небольшую шею, выпучивая карие глаза и размахивая толстыми руками, как бы подгоняя адресата своих слов. Все это говорилось быстро, резко и, как правило, неожиданно для меня. То есть в момент, когда я еще не успевал закончить порицаемое действие. Зачастую тетя попросту дублировала слова матери оглушительным криком, думая, что я не услышал с первого раза. Когда она вопила, я смотрел на ее большой рот и крупные желтые зубы, ставшие такими по неизвестным мне причинам, и чувствовал, как леденящий душу страх затапливает меня изнутри. Чувствовал вполне осязаемо, в буквальном смысле замерзая.
Мать в этот момент обычно продолжала заниматься своими делами, воспринимая крики как должное и не обращая внимания на происходящее. Правда, если крики длились больше пяти минут, ей становилось неприятно слушать нескончаемые упреки, издевки и насмешки тети, и она подходила и говорила ей что «все, хватит, он уже все понял». Я же в тот момент чувствовал, как разлившийся по всему телу холод превращается под кожей в лед. Хотя внутри была еще ледяная вода, не замерзшая окончательно, согреть ее не помогало даже палящее летнее солнце, по телу бежали мурашки, а я, окоченев, не в силах был пошевелить даже пальцем.