отец. Черты лица, улыбка, тонкие гладкие волосы, которые липнут ко лбу. И глаза со слегка нависшими веками.
Виноват отец, – уверяют все, – ведь это он ушел.
Но на всякий случай мать отрезает волосы.
Девочка продолжает рисовать матерей с длинными рыжеватыми гривами, будто вырезанными из красного дерева, и младенцев, угнездившихся среди их волос. Длинные пряди баюкают, укачивают, а младенцы хватают любовь пальчиками и ведут жизнь, полную диминутивов. Девочка быстро выучивает урок, так же, как сама выучилась читать и расшифровывать мир взрослых, смотря на него любопытным взглядом исследователя. Она понимает: одно дело рисовать волосы, и совсем другое – есть их. В ее рисунках, как позже – в ее текстах, в которых она начнет прибегать к третьему лицу, чтобы искусственно создать дистанцию, будет множество воспоминаний, страхов и боли. Жестокости, смерти, отстраненности. Но ничто из этого не просачивается в реальность. Искусство – убежище для больных и безумных, оно неподвластно моральным оценкам: в нем, испытав что-то, чему нет имени, дети могут есть волосы, но ничего страшного, ведь это искусство.
Девочка переходит в следующий класс, и так будет всегда – потом она закончит школу, университет, напишет диссертацию. Она самая тонкая, самая чуткая, потому и ест волосы. Потому и станет писательницей. У таких детей, у особенно одаренных, часто бывают проблемы, – говорит мать, довольная и гордая дочерью, которая печалится из-за собственной одаренности. У матери свежая стрижка под мальчика.
Этот вопрос пронизывал мое детство, он возникал в школе, в беседах с психологами и в самых разных разговорах, такой простой и бестактный. Иногда в настоящем времени – «Где твой отец?», но чаще в прошедшем несовершенного вида – «Где был твой отец?» Над Жауме повисал огромный вопросительный знак. Было очевидно: моего отца не найти ни в настоящем времени моей жизни, ни на причудливой территории прошлого.
В настоящем времени этот вопрос задавал кто угодно и в любой момент, потому что в детстве вопросы о родителях пронизывают все наши занятия. Именно вокруг темы семьи строятся рисунки, сочинения на заданную тему, диктанты и первые шажки на иностранном языке. «My father is…» – продолжите фразу. Но там требуется правильность, а не правда, и я быстро поняла, что для социальных взаимодействий вполне достаточно формул, которые собеседник принимает на веру, чтобы беседа могла без запинок течь дальше. Как, например, когда тебя спрашивают: «Как дела?», никто не хочет знать, как они обстоят на самом деле, так что не следует отвечать: «Представь себе, недавно со мной приключился психоз». Я поняла, что в некоторых ситуациях в ответ на вопрос: «Где твой отец?» не нужно излагать всю запутанную историю: достаточно с грустью в голосе сказать: «Не знаю». После эпизода с астронавтом я поняла, что иногда проще отделаться банальностями, чтобы не ставить собеседника в неловкое положение: я стала говорить, что мой отец много работает и потому не ходит на родительские собрания, дни рождения, карнавалы и другие праздники, потому почти не присутствует в моей жизни.