Санитары отнесли Горелкина самостоятельно – без «присмотра» Могильного. Старому следователю досталось место рядом с кроватью Кондрашкиной. Маргарите было так плохо, что она, не открывая глаз, могла лишь слушать, что творится вокруг нее. И она слышала, как кого-то принесли поздно ночью; как бросили нового пациента на кровать, скрипнувшую под тяжестью стокилограммового тела; как, позже появившийся, Могильный сказал какую-то гадость, глядя на полуживую Маргариту… Тогда же она подумала, что обязательно найдет возможность хоть как-то отомстить и ему, и тому хирургу, Геннадию Винверовичу, пусть это и будет не сегодня и ни завтра, но она сделает этим извергам так больно, что они вовек этого не забудут. На счет того, что они настоящие изверги, у нее не осталось никаких сомнений, иначе, зачем ее одурманивать каким-то веществом, а потом несколько часов держать здесь, в этом допотопном госпитале, пичкая неизвестными лекарствами. Нет, она с ними разберется раз и навсегда – пусть только у нее появятся силы.
Ее размышления прервались возгласом удивления «много улыбчивого человека»:
– Это что еще за черт! – воскликнул Могильный, уставившись на окровавленное тело медсестры.
«Не может быть, чтобы он не заметил этого раньше», – злорадно подумала Маргарита. – Хотя, ты же только сейчас появился здесь, доктор Смерть».
– Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь происходит? – спросил кого-то Могильный, но, кроме санитаров и полуживых пациентов в госпитале никого не было. Оставался, правда, еще охранник, но этот вопрос, очевидно, был адресован не ему, так как выход из госпиталя находился так далеко, что нужно было еще докричаться до того охранника.
Маргарита постаралась открыть глаза и повернуть голову, чтобы убедиться, что выход действительно находится на том расстоянии, куда нужно орать во всю мощь своих легких. Еще ей стало жутко интересно – стоит ли на «часах» охранник, или он так и не вернулся из своей курилки?
У Кондрашкиной ничего не получилось: шея не могла повернуться хотя бы на миллиметр – ее будто заморозили лошадиной дозой местной анестезии, и Маргарите не удавалось даже проглотить слюну, скопившуюся в глотке. А свинцовые веки не хотели открываться, будто заморозка от шеи «перетекла» по сосудам и туда.
Маргарита вдруг закашлялась, и в тот же момент в шее что-то хрустнуло. Кондрашкина смогла, наконец, повернуть голову, и почти в ту же секунду открылись ее глаза – она увидела всё: Могильного, стоявшего рядом с окровавленным телом медсестры; рослых санитаров, с брошенными тут же, под ноги, пустыми носилками; новенького, кинутого теми же санитарами на соседнюю кровать.