Трясогузов пытался сосредоточиться, но этого не давала сделать какая-то каша в голове, словно в его череп засунули мощный миксер и перемешали мозги до однородной массы, то есть точно так, как рекомендовано в кулинарных рецептах. Трясогузов подсознательно ждал, что раз он случайно вспомнил слово «кулинарный», то сейчас с ним заговорит собственный желудок. Однако, тот оказался «крепким малым»: желудку было не до еды – он был готов выбросить все наружу, только бы его хозяину полегчало.
Толстяк с усилием приподнял голову, чтобы найти хотя бы один источник света, но все пространство поглотила непроглядная тьма. Единственное, что говорило в пользу того, что он все еще находится на «Цитроне», так это всё тот же неумолкающий гул, который, как якорь, надежно держал сознание толстяка в той твердой уверенности, что место его присутствия не изменилось, и что нужно, не впадая в панику, лишь подождать, когда включится свет, и тогда он все сам увидит.
В чем еще можно быть уверенным в данный момент, так это в том, что несколько часов назад он крепко уснул прямо на полу в каком-то помещении. Сейчас он лежал на спине, и если развести руки в разные стороны, то пальцы его ни на что не наткнутся. С одной стороны, это радовало – много простора, но с другой – возникала необъяснимая тревога: что это за место такое? Был момент, который его успокаивал, а именно то, что здесь тепло и даже жарко. Трясогузов попытался объяснить себе это тем, что в комнате очень мало воздуха, оттого, наверное, и жара. Конечно, это тоже не очень хорошо, но толстяку ужасно надоели сквозняки, достававшие его, как в огромном зале отдела видеонаблюдения, так и в комнате отдыха. В последний раз он ощутил на себе все «прелести» противного ветерка всё в том же туннеле, и было это болезненно и для костей, и для кожи, и для глаз, в которых от сквозняка стало появляться неприятное жжение… Сейчас же он чувствовал себя более или менее комфортно, если не считать полной тьмы, где возилась какая-то живность.
Он вновь начал было задремывать, как неожиданно включился свет, ударивший по глазам холодным лезвием неона. Трясогузов зажмурился. И когда он снова разжал веки, то оказалось, что комната снова погружена во тьму. Толстяк плюнул в сердцах, жалея, что не смог сдержаться и разглядеть все, как следует, но, в то же время, ему показалось, что его глаза, когда они были открыты лишь одно мгновение при слепящем свете, успели выцепить кое-какие детали.