Кутзее доводит момент отчуждения до такой крайности, что между ребенком и родителями вообще не остается никакой близости, ребенок не нуждается в них и уж тем более не любит. Вероятно вдохновленный Евангелием от Луки, где двенадцатилетний Иисус убегает от родителей в Иерусалиме, ребенок в книге Кутзее максимально замкнут в своем мире. Даже его сыновство, если так можно выразиться, ставится под сомнение; Мухаммед был сиротой, и вообще о родителях пророков мало что известно, если вообще что-то. В этом смысле каждый ребенок – потенциальный пророк. «Кем или чем бы вы или я его ни считали, это не имеет значения, – объясняет учитель, которого отчим заставил дать характеристику мальчику. – Тем не менее я серьезно отношусь к вашему желанию получить ответ на вопрос. Ответ придет, когда вы менее всего этого ожидаете. Или же не придет. Такое тоже бывает» [20].
48
Решение каждый день записывать хоть какое-то впечатление, даже во время болезни, даже если я переживаю слишком многое или если я в турне, заставляет открыть ноутбук – потом такой возможности уже не будет, хотя я бы предпочла смотреть в окно, где постепенно исчезает в сумерках пейзаж моего детства. Пассажиры уже вышли, вагон почти пуст.
Прошло больше половины моей жизни с тех пор, как я последний раз отправлялась в это путешествие поездом, а не на машине, хотя на машине добраться можно в два раза быстрее. Почему-то именно поезд делает эту поездку возвращением домой. Возможно, потому что появляется время, в два раза больше времени, чтобы поразмыслить? Или потому что, будучи ребенком, я так же задумчиво смотрела на пролетающие мимо пейзажи с заднего сиденья автомобиля? Да, возможно. Но дело еще и в самом маршруте: по автобану дорога идет через мосты, широкими дугами через лесистые холмы, откуда почти не видно ни одной деревни; поезд же скользит вдоль реки, через деревни и поселки, мимо промышленных зон и кемпингов. Чем пустыннее и тише за окном, тем сильнее это ощущение усиливается благодаря сумеркам, опускающимся в долину, и тем лучше я представляю, как скрипят ступени в фахверковых домах, как обставлены гостиные, что производят местные фабрики, с каким акцентом говорят местные жители, насколько хорошо бабушки и дедушки знают Библию, чувствую запах жареной картошки из фургончиков с фастфудом и вижу декор пиццерий, и у меня покалывает в руках при мысли о спортивных залах… Я до сих пор помню названия этих мест с чемпионатов по волейболу. Или, по крайней мере, мне так кажется; ведь на самом деле прошло уже тридцать, сорок лет с тех пор, как я посещала одноклассников в их деревнях, каждая из которых – словно отдельный мир, каждая из которых как отдельная церковь, или как мы по дороге домой после игры останавливались у придорожной забегаловки, десять хихикающих волейболисток, которые вызывали улыбку даже самого сурового верующего. Иллюзия вечности: возвращаясь, веришь, что все осталось прежним. Сумерки помогли, и теперь, в темноте, ничто не противоречит моему представлению.