На платформе стоит супружеская пара из Южной Азии: она молодая, с платком на голове, немного полноватая, он – с белой бородой, коротко подстриженной по бокам, но длинной на подбородке, в традиционной одежде шальвар-камиз. Скорее всего, они белуджи, и, несмотря на международное окружение, кажется, что они прибыли с другой планеты. Вероятно, это брак по принуждению, иначе как пожилой мужчина мог заполучить такую молодую жену? Он держит за руку ребенка, поэтому я помогаю ему затащить коляску, перегруженную багажом, в поезд, пока его жена заходит с младенцем и остальными сумками. «Merci, merci» [34], – повторяет мужчина, явно удивленный тем, что в этом хаосе кто-то решил ему помочь, особенно женщина. Конечно, коляска опрокидывается – сыграла роль моя неловкость, и все содержимое оказывается на полу вагона, заблокировав дверь на несколько секунд или даже больше. Пассажиры вокруг смотрят раздраженно – хотя они тоже из разных уголков мира.
64
Уже в Германии я почему-то заговорила о Нелли Закс и вместо того, чтобы читать фрагменты из собственной книги, процитировала стихотворение, которое храню в сердце, как благочестивые мусульмане хранят Коран. Вижу удивление, любопытство и тихое одобрение в первых рядах и ощущаю это во всем зале: «Продолжайте, продолжайте!» – и увлекаюсь, превращая свое выступление в настоящую хвалебную речь. Чувствую, что часть моей страсти передалась слушателям, особенно когда позже у столика с книгами меня снова и снова спрашивают о стихотворении, которое я объясняла строчка за строчкой, как будто на уроке. На сегодня я свою задачу выполнила. Пусть существует нация, к которой ты принадлежишь или не принадлежишь, но литература не принадлежит никому. Даже если кто-то был вынужден бежать из Германии, как Нелли Закс, или чьи родители эмигрировали, как мои, он все равно может быть учеником и хранителем немецкой литературы и языка. Это доказывает, что настоящая Германия и немецкая культура – это два разных явления, и культура может существовать в Праге, Львове или Стокгольме, но она теряется, если замыкается в себе. Я уверена, что если бы в зале сидел убежденный националист (но такие люди, к сожалению, редко интересуются литературой), то после этого моего выступления, в котором не было бы ни слова о политике или о злободневных темах, он бы взглянул на свою страну по-другому – с меньшей озлобленностью, с меньшим страхом. Он бы понял что-то удивительное о Германии – о ее необъятности, беспредельности и общечеловеческом наследии. Он бы узнал о чудесах Германии от женщины, которая не имела права принадлежать к Германии, и от ее читательницы, которой необязательно принадлежать к Германии.