Скрывшись в снегах,
забравшись высоко в горы,
я на самом дальнем пике
произнес белые слова.
Словно с окровавленных губ
сорвались льдистые искорки –
ясное одиночество
моей собственной души.
Долго карабкался вверх по склону,
слышал хлопанье крыльев ветвей…
За последней елью
открывается царство свободы.
Я уже чувствовал себя избавленным
от воспоминаний и надежд.
Только вечная песнь снегов
всюду со мной отныне
[36].
После смерти тело этого скромного человека, который предварил свой сборник стихов цитатой из трактата Майстера Экхарта «Об уединенности», было выставлено для публичного прощания, и на его похоронах присутствовало все правительство Каталонии. Процессия, следовавшая за катафалком, превратилась в единственную политическую демонстрацию, в которой когда-либо участвовал Эсприу. Никто во времена франкистского режима, когда вместе с людьми подавлялся и их язык, не сделал больше для спасения каталанского языка, чем этот поэт в своем уединении. Сегодня, вероятно, сепаратисты ссылаются на него. Однако сам он в своей «Попытке гимна», которая сделала его национальным поэтом, открыто признается, что мечтает убежать на север.
Альтенберг, Чоран, Дикинсон, в начале года – цитата Низона о том, что «писателю следует переживать как можно меньше», и теперь еще Эсприу: так или иначе, все они отрицают тот образ жизни, которую я веду. Они отрицают, что писатель вообще должен вести какую-то жизнь. «Если сердце хочет быть в совершенной готовности, то оно должно основываться на чистом Ничто» [37], – говорит Майстер Экхарт.
67
Прошел месяц, или два, или три с тех пор, как я была в поезде – извинялась, благодарила за понимание и на следующей станции пересаживалась на поезд, идущий в обратном направлении. Казалось, что покоя не будет никогда, но неожиданно я могу проводить половину недели в своей книжной келье до половины четвертого, когда мой сын возвращается из школы, а после ужина – электронные письма, книги, музыка, гости или фильм, каждые два дня навещать отца и каждые три – заниматься дживамукти, как только заживет ребро. А вторую половину недели я снова погружаюсь в литературную жизнь после пятнадцати лет перерыва: «отказаться от всего, даже от роли зрителя», как учит Чоран.
Однако это означало бы отказаться и от поездок, если я хочу, чтобы в этом году не было ни одного значимого дня, никаких событий, – отказаться от всех начинаний, даже от книг, а в конечном итоге и от собственного писательства, ведь желание что-то зафиксировать, по словам Чорана, выдает страх перед смертью, а для писателя единственный способ сохранить хоть малую долю престижа – это полностью замолчать. «Я не ищу „истину“, а стремлюсь к реальности в том смысле, в каком может искать отшельник, который ради нее отказался от всего».