Только на взлетно-посадочной полосе, когда самолет уже занял свое место на стоянке, я замечаю, что в самом конце салона, всего в десяти метрах от меня, лежит человек. Вокруг собрались стюардессы, рядом суетится спутница, снова и снова склоняясь к больному. Там кто-то еще, возможно, врач, который откликнулся на просьбу о помощи. И вдруг в проходе появляется молодая женщина в белом. Большинство пассажиров остаются на своих местах, многие спят, а я стою и наблюдаю за происходящим. Кто-то на фарси объясняет, что у пострадавшего или пострадавшей (чертова персидская грамматика, в которой нет рода) подскочило давление. Паники, кажется, нет. Голос по рации, на взлетно-посадочную полосу выезжает машина с мигалками, и вскоре в дверях самолета появляются медики.
Если поиски врача начались сразу после взлета, то, вероятно, он или она почувствовал(-а) себя плохо еще в Тегеране; он или она мог(-ла) не садиться в самолет или выйти, и тогда триста попутчиков не опоздали бы на свои рейсы. Скорее всего, пассажир в возрасте, и полет для него сам по себе был риском; наверняка родственники беспокоились, врачи предупреждали, но он или она все же решил(-а) отправиться в это долгое путешествие. Конечно, трудно смириться с тем, что некоторые вещи больше никогда не сможешь делать, а в конечном итоге сможешь разве что дышать, но даже моей набожной матери этого было недостаточно. И вдруг в голову приходит другая мысль: такое может случиться с моим отцом, когда он полетит обратно в Германию. Полет сам по себе риск: родственники беспокоятся, врачи предупреждают, но отец все равно поедет в аэропорт, где его посадят в инвалидное кресло, и вовсе не из упрямства – как еще ему вернуться в Германию?
Он и сам спрашивал, почему я не спланировала свой визит так, чтобы полететь обратно в Германию вместе с ним. Он боится возвращаться один. У него нет спутницы, которая будет суетиться вокруг. Перед глазами проносятся страшные картины: вот отцу становится плохо, вот ради него самолет совершает вынужденную посадку… Тем временем санитары поднимают больного, и я вижу седые волосы. Мужчина, причем пожилой – такого же возраста, как и мой отец. Чувствую, как глаза наполняются слезами, торопливо отворачиваюсь, но мой сын, который остался сидеть, все равно замечает мои мокрые щеки. Наверняка он не понимает, что происходит в самом конце салона, возможно, и сам хочет встать. При этом бóльшая часть происходящего – она только в моей голове.