Наконец эта невыносимая боль отступила. Сияние ушло куда-то внутрь, оставляя меня наедине с пульсирующими ранами и вонью горящей плоти.
– Как же иронично, что пострадал именно глаз, да, Ольгерт? Ничего, со временем заживёт, не стоит так плакать. Ох, кажется, теперь ты не сможешь какое-то время говорить… – хмыкнул служитель бога.
Я подняла на него единственный непострадавший глаз. С трудом расслабила ладони, всё продолжавшие сжимать подлокотники стула и протянула их ко рту, аккуратно вытаскивая из него обломки деревяшки и бросая их прямо на мраморный пол. Кажется, рот несильно пострадал. Заноз не осталось, всего пара небольших ран. Сплюнула кровь на пол, а после попыталась коснуться пострадавшего глаза. Руки предательски дрожали.
– Не стоит его трогать. Ещё заразу занесёшь, – покачал головой служитель бога. На этих словах к нам вернулся брат Ольгерта. Он бросил на меня слегка тревожный взгляд, но тотчас натянул на лицо маску безразличия. У меня закружилась голова. – Михаэль, я завершил ритуал, возьмите это. Эта вещь – подтверждение, что у раба есть хозяин. Если её не будет, то с ним смогут сделать всё, что душе угодно. Как она работает, вы, должно быть, уже знаете.
Память Ольгерта тоже подсказывала, как функционирует эта вещь, только сам парень имел дело лишь с детьми рабов, те были ещё не свободными, но уже не находились под должным надзором. Их можно было легко купить. Легче, чем чистокровных, обеспеченных связью с хозяином через предмет. Раб не может специально навредить хозяину, раба всегда находят, если хозяин подаст запрос о его пропаже; раб может выбрать себе хозяина, отдав ему тот самый предмет, а в случае, если его отберут, раба могут насильно присвоить. А вот его дети это скорее рабы на половину. Из-за метки такой человек не может работать, жениться или покупать вещи без помощи человека, не имеющего метки. А ещё за убийство рабов во втором поколении ничего не будет.
Ольгерт хотел себе чистокровного, ведь после войны рабами были довольно известные люди, а после шанс на искупление – становление рабом – и вовсе стал минимальным: всё чаще начали прибегать к казням, и новые поколения рабов становились всё меньше, а цены за них, наоборот, росли.
«Неужели церковь решила искоренить свою же концепцию рабства? А вместе с ней и меня, изначально решив скормить своему чудищу. Не вышло, вот и вспомнили нелюбимую альтернативу. А могли бы и тихонько отпустить за такое шоу, я же так старалась!»