– Перстень? Выглядит довольно дорого, – произнёс брат.
– Достаточно солидно для такой фигуры, как вы, Михаэль.
– Да, будь это какая-то безделушка, я бы не мог носить её постоянно, вы правы. Благодарю. – Брат взял из рук святоши какое-то кольцо и натянул на свой палец. Сверкнул алый камень, похожий на зёрнышко граната. – Насчёт Ольгерта… Вы не могли бы что-то сделать с этим уродством на его лице?
– Можете вернуться в лазарет, и его там перебинтуют. Если заплатите достойную плату, то исцелят. Рабов редко лечат за дёшево.
«Хозяевам рабов по карману дорогое лечение. Они ведь деток от раба как щенков породистых продают. Настоящий бизнес».
Я поднялась на ноги, игнорируя лёгкое помутнение рассудка, и приблизилась к Михаэлю. Тот распрощался со служителем бога и вышел в коридор.
Молча мы дошли до лазарета, где брат усадил меня на койку и сам, совсем не аккуратно и очень даже больно, начал бинтовать ожог, даже не озаботившись нанесением мази.
– Ай! Больно… – тихо скулила я.
– Молчи и терпи. Я почти закончил, – шипел брат, пока я беззвучно глотала слёзы.
– Готово. Поднимайся, плакса. Мы уходим. – Мужчина встал и направился к двери. – Ну что ты там застыл?
Я медленно поднялась и, бросив взгляд на зеркало, в котором отражался бледный и измученный мужчина – я, пошла за братом. На свободу.
* * *
Свобода пахла конским навозом и мокрой псиной. Клубились тёмные облака, нависая над нами, будто бы желая обрушиться вниз; под ногами плоской брусчаткой выложен пол; по сторонам виднелся сочный зелёный сад – трава бывает такой только весной – и забор, массивный каменный забор высотой метра три. Вдали виднелись ворота со стражниками. Но мы направились не к ним, а в сторону пристройки. Там, кого-то заметив среди коней и повозок, Михаэль махнул рукой и пошёл к лавочке, находящейся в тени раскидистого дерева. Я последовала за ним, едва оторвавшись от любования лошадьми, каретами, цветущим парком и этими чудесными хмурыми облаками. Всё завораживало меня, голова не могла перестать крутиться. Это была жадность, жадность человека, обречённого на смерть. Жадность того, кто хотел свободы, хотел побыть вне четырёх стен, вне давления арены или с видом чуть лучше, чем из окна камеры. И вот теперь я могла любоваться курящим братом, бросающим на меня нечитаемые взгляды; следами навоза на земле и весной. Настоящей весной, случившейся в моей жизни.