Мужики, до этого молчавшие, начали перешептываться. Степан-кузнец, детина здоровый, но умом не сильно отягощенный, громко почесал в затылке и спросил у соседа:
– Чего это он, Митрич? Опять книжек своих начитался, бедолага? Уж не на войну ли собрался? С кем воевать-то? С лебедой на огороде?
– Со злом вековечным! С многоголовым чудищем, что гнездится… – Богдан на мгновение задумался, куда бы пристроить чудище. – …Вон там, за околицей! Где туманы клубятся да скрипы раздаются! Я повергну его, дабы солнце снова воссияло над Кривоколенками нашими, и репа росла сладкая, и куры неслись исправно!
Дети, осмелев, начали потихоньку дразнить:
– Богда-ан, Богда-ан, ржавый барабан! На козе поехал, штаны потерял!
Богдан попытался придать своему лицу выражение сурового осуждения, но чугунок снова съехал на глаза, и получилось скорее что-то жалкое. Он потряс своим Громобоем, но тот лишь жалобно звякнул.
Речь, очевидно, не произвела должного фурора. Вместо благоговейного трепета и слез умиления (как было описано в «Житии Святого Пустозвона, огненным словом полки обращавшего»), на лицах односельчан читались либо откровенный смех, либо недоумение, либо жалость. Старушка Маланья, самая древняя жительница Кривоколенок, помнившая еще прадеда Богдана (того самого коновала Селивана), подошла к «герою», покачала головой и, вздохнув, сунула ему в руку черствую краюху хлеба и сморщенную луковицу.
– На, болезный, возьми. В дороге-то пригодится. И не забудь, как на ту нечисть пойдешь, перекреститься три раза, да молитву «Отче наш» прочитать. Авось, и отпустит тебя… э-э-э… лихоманка твоя книжная.
Молодая бабенка, жена того самого Степана-кузнеца, Марья, тоже сжалилась и добавила к этому дорожному набору пучок сушеной мяты:
– Говорят, от головы помогает… И от… ну, от запаху этого… – она деликатно сморщила носик, намекая на недавние подвиги Богдана на ниве органического земледелия.
Богдан принял дары с достоинством, истолковав их как «подношения народа, верующего в своего заступника, пусть и не до конца осознающего всю глубину момента». То, что кто-то крутил пальцем у виска, а дети уже вовсю распевали переделанную дразнилку про него и дырявый чугунок, он предпочел не заметить. Ведь великим героям не пристало обращать внимание на мелочи. Тем более, когда впереди маячил первый настоящий подвиг.