Часть 2: Объект первого "подвига".
Итак, благословение народа (в виде черствой краюхи, луковицы и мяты от головной боли, а также целой обоймы ехидных смешков и сочувственных вздохов, что Богдан интерпретировал как «смешанные чувства, обуревающие души, узревшие истинного героя») было получено. Миссия обозначена. Пришло время действовать.
Богдан, гордо расправив свой самовар-нагрудник (отчего тот еще больше съехал набок) и высоко подняв подбородок (чтобы лучше видеть из-под сползающего чугунка-шелома), решительным шагом направился к околице. Провожаемый хихиканьем баб, недоуменными взглядами мужиков и новой порцией детских дразнилок (что-то про «Богдана-героя, у которого коса кривая и воняет коровой»), он шел, полный несокрушимой веры в собственную правоту. Ну, и немного от аромата вчерашних приключений с Бурушкой-Косматкой, который цепко держался за его одеяния, создавая вокруг него весьма специфическую ауру, которую он сам, вероятно, принимал за «благоухание ратных подвигов».
За околицей, на пустыре, куда обычно сваливали всякий ненужный хлам, высилось нечто, сразу привлекшее внимание нашего героя. Это был огромный, старый, просмоленный чан для дегтя, который когда-то использовали местные смолокуры, но теперь он был заброшен и позабыт. Стоял он криво, накренившись на один бок, черный, как сама ночь, и от него еще исходил слабый, но едкий запах дегтя. Рядом с чаном ветер лениво шевелил несколько длинных, тонких шестов, оставленных кем-то из мужиков – возможно, они предназначались для сушки сетей или каких-то других хозяйственных нужд. Эти шесты, качаясь на ветру, издавали тихий, скрипучий свист, а сам чан, казалось, тихонько гудел, если прислушаться.
Другим вариантом «врага», если бы Богдан пошел по другой тропинке, мог стать большой, неуклюжий стог прошлогоднего сена, уже начавший подгнивать с одного боку и торчащий посреди поля, как нелепый памятник расточительности. Вокруг него вились тучи мошкары, а из недр доносилось какое-то шуршание – то ли мыши устраивали пир, то ли просто сено оседало под собственной тяжестью. Время от времени от стога отрывались и взлетали вверх сухие былинки, подхваченные ветром, напоминая искры или мелких, беспокойных духов.
Увидев одно из этих «явлений» (огромный черный чан со свистящими шестами или шуршащий стог сена, окруженный вихрем былинок), наш герой замер, как вкопанный. Чугунок-шелом съехал ему на самый нос, но он, кажется, этого даже не заметил. Глаза его, и без того горевшие нездоровым блеском, расширились до размеров медных пятаков. На лице отразилась целая гамма чувств – от священного ужаса до воинственного восторга.