– Получай, порождение мрака дегтярного! Извергатель вони адской! – вопил он, подбегая к черному чану и с размаху пытаясь ударить по нему своей косой.
Древко косы с глухим стуком врезалось в просмоленную поверхность, не причинив чану никакого видимого вреда, но заставив его слегка качнуться и издать низкий, гулкий звук, похожий на вздох обиженного великана. Тонкие шесты рядом угрожающе заскрипели и закачались.
– Ага! Рычишь, чудище смоляное! Значит, боишься силы моей праведной!
Он снова и снова атаковал чан, пытаясь «пробить его черную броню» или «отсечь ему его свистящие щупальца» (шесты). От его ударов по чану летели мелкие щепки и комья застывшего дегтя. Богдан прыгал вокруг, кричал, рубил воздух, отчего сам чан, казалось, взирал на него с неким смоляным недоумением. Качающиеся шесты он воспринимал как «ответные атаки» и яростно отмахивался от них своим Громобоем.
Если же его врагом оказался стог сена, то «баталия» разворачивалась по иному, но не менее эпическому сценарию.
Богдан, узрев в нем «Курган Поганый», с криком: «Не быть тебе, капище нечестивое, на земле нашей русской!» – ринулся в атаку. Он начал яростно тыкать своей косой в прелые бока стога, вырывая из него клочья гнилого сена.
Из недр стога в ответ доносилось усилившееся шуршание (вероятно, это перепуганные мыши искали пути к отступлению), а тучи мошкары и взлетающие былинки Богдан воспринимал как «вылетающих из кургана мелких бесов» и «огненные стрелы нечисти».
– Изыдите, духи зловонные! Рассыпьтесь прахом, служители тьмы! – кричал он, отмахиваясь от мошкары и пытаясь «разорить гнездо нечисти».
Он колол, рубил, топтал ногами вываливающееся сено, поднимая целые облака пыли и трухи, которые тут же облепляли его потное лицо и забивались в глаза и нос. Стог, под его натиском, начал потихоньку оседать и разваливаться, что Богдан немедленно расценил как «начало разрушения твердыни зла».
Так или иначе, «битва» подходила к концу. Чана для дегтя Богдану одолеть не удалось, но после нескольких особо сильных ударов косой один из тонких шестов, стоящих рядом, не выдержал и с треском сломался. Богдан воспринял это как отсечение важной «конечности» врага. Сам же чан, как ему показалось, перестал так угрожающе гудеть и теперь лишь тихонько «скулил от полученных ран».
А стог сена под его героическими усилиями действительно частично развалился, обнажив свою неприглядную, подгнившую сердцевину. Мыши, если они там были, разбежались. Мошкара, кажется, тоже поутихла.