Но тут, о чудо из чудес (или просто очередное проявление избирательного внимания), взгляд Богдана упал на соседский огород. А точнее, на то, что паслось у забора, с аппетитом обгладывая репейник, – старую, облезлую, с выпирающими ребрами и философически-печальным выражением водянистых глаз клячу соседа Михея. Звали ее, кажется, Лыской, или Заплаткой, или как-то еще столь же прозаично, но Богдан, в мгновение ока преобразив убогую реальность силой своего воображения, узрел в ней совершенно иное.
«Се она!» – прошептал он, и в глазах его зажегся тот самый огонь, который так пугал односельчан и радовал кошку Мурку (ибо обычно предшествовал нежданному угощению или хотя бы падению чего-нибудь съедобного со стола). «Бурушка-Косматка, Вестница Грядущих Побед! Гляди, Филя, ой, то есть, Мурка, какова стать! Какая мощь в каждом сухожилии! Какая мудрость во взоре ее пронзительном!» Лыска в этот момент оторвалась от репейника и так звучно икнула, что Богдан немедленно истолковал как «тайный знак согласия».
Недолго думая (ибо думать – не всегда самый продуктивный процесс для героя, уже принявшего решение), Богдан, поправив на себе дырявый чугунок-шелом и придерживая отваливающуюся броню-самовар, перелез через низенький заборчик, отделявший его владения от михеевых. Лыска, оторвавшись от трапезы, проводила его недоуменным взглядом, явно не ожидая столь бесцеремонного вторжения в ее личное пространство для медитаций и пережевывания.
«Приветствую тебя, о конь богатырский!» – патетически возгласил Богдан, подходя к кляче и пытаясь погладить ее по свалявшейся гриве. Лыска в ответ мотнула головой, одарив его таким тяжелым вздохом, будто он был последней каплей в чаше ее лошадиных страданий, и попыталась откусить кусок от его хламиды, приняв ее, видимо, за особо аппетитный вид мха.
Богдан, проигнорировав эту фамильярность («игрив нрав твой, вижу!»), решил перейти непосредственно к делу. Обойдя «скакуна» и примерившись, он, с кряхтением и сопением, попытался взобраться на ее костлявую спину. Это оказалось задачей посложнее, чем расшифровка древних рун или сражение с воображаемым Змеем. Бурушка-Косматка, до этого момента пребывавшая в состоянии созерцательной апатии, вдруг ожила. Она взбрыкнула задними ногами (довольно вяло, но для неподготовленного Богдана этого хватило), заржала скрипучим, простуженным голосом и попыталась укусить своего несостоявшегося седока за наиболее выступающую часть – ту, что была прикрыта дедовской шашкой, небрежно переименованной в Громобой.