Его глаза сверкнули.
– Но ты умер достойно. Ничего не осталось незавершённым. Ты можешь уйти. Зачем возвращаться?
Серн сжал зубы. Внутри что-то сжалось – комом в груди, горячим и тяжёлым. Он не хотел говорить. Не хотел открываться. Всё в нём кричало: заткнись. Но в глубине – другой голос. Тихий, упрямый:Скажи. Только так ты исправишь.
– Ты правда хочешь это услышать? Что я потерял?! – рыкнул он сквозь зубы. Руки вжались в подлокотники.
– А почему бы и нет? – спокойно бросил незнакомец, чуть наклонившись вперёд. В его голосе – лёгкая насмешка, интерес, ожидание. – Начни с самого начала.
– Даже с прошлого?! – выкрикнул Серн, срываясь почти на хрип, словно надеясь, что это остановит собеседника.
– Ага, – кивнул тот, складывая пальцы в «башенку». – Всё, что сочтёшь нужным. Сейчас время больше ничего не значит.
Серн закрыл глаза, кулаки дрогнули и разжались. Он сделал вдох – неровный, будто заново учился дышать. И шагнул в воспоминания.
***
Мой город тогда дышал как живой. Сотни труб выпускали пар, висящий в воздухе, будто кто-то натянул на небо белую пелену. Звон колокольни на площади всегда опаздывал на секунду, и в этом было что-то человеческое – несовершенство, за которое можно прощать.
Торговцы выкрикивали цены, дети гонялись за механической крысой с бронзовыми лапками, которая сбежала из мастерской. А на углу, у лавки с ладаном и смолой, Яна спорила с продавцом о цене свечей, закатив глаза так, как умела только она – будто весь мир мог сгореть, но она всё равно получит своё.
Мы тогда жили в доме, где стены скрипели от старости, а трубы булькали от переизбытка пара. Я точил детали, пересчитывал болты, а вечером мы просто пили отвар из листьев. Ни войны, ни заговоров, ни призраков прошлого.
По утрам, если в доме было особенно холодно, Яна ставила чайник не на плиту, а прямо на поддувало печки – «так быстрее», говорила она, и улыбалась, как будто знала какой-то секрет.
А я притворялся, что не замечаю, как она прячет мои носки, чтобы я дольше шаркал по полу босиком и жаловался. Её это почему-то ужасно веселило.
Потом она возвращала их с видом благодетельницы и целовала в лоб, как ребёнка.
Эти утренние игры были… ничего не значащими. Тогда.
А сейчас я помню их чётче, чем свои научные труды, изобретения, законы, по которым держался город.