Американские исследователи и издатели Брауна неустанно отмечают, что глава XVI «Эдгара Хантли», содержащая приключение героя в пещере, куда он свалился в сомнамбулическом состоянии и где ему угрожала голодная смерть во мраке каменного колодца, послужила источником рассказа Эдгара По «Колодец и маятник». Оставляя этот вывод на совести американских литературоведов[59], так как сходство ситуаций представляется нам не самым решающим моментом в системе историко-литературной типологии, отметим безусловную популярность книг Брауна в Англии, Франции и Германии начала XIX в.
Немецкие романтики находили в его книгах родственные идеи. Крупнейшие английские журналы поместили рецензии на его романы. Шелли зачитывался книгами Брауна. Под впечатлением романов Брауна находился Годвин, когда писал своего «Мандевиля». В письме к своему другу Вудхаузу Джон Китс сообщает: «Я прочитал роман “Виланд” – сильно очень, похоже на Годвина. Среднее между Шиллером и Годвином… Сильнее Годвина в сюжете и отдельных эпизодах. Странный американский отпрыск от древа немецкой литературы. Мощный гений, совершеннейший мастер ужасного»[60].
Поэзия ужасного и необычного у Брауна настолько проникнута романтическим мироощущением, что у писателей реалистического таланта это вызывало естественное противодействие. Вальтер Скотт, например, противопоставляет Брауну Купера, в котором его восхищает изображение жизни и приключений на море. Скотт-реалист не мог воспринять условно романтическую символику Брауна, которую ценили в его романах Китс и Шелли. По воспоминаниям современников, Скотт считал книгу Брауна плодом чистого воображения: «События и характеры романа ужасов не отражают жизнь; они противны природе и повседневному опыту. Они не вызывают сочувственного отклика в сердцах человеческих. Главное чувство, порождаемое ими, – это страх и изумление. Такая манера трактовки материала имеет целью держать ум в состоянии постоянной неопределенности. Этот прием искусства давно исчерпал себя. У Брауна великолепный талант, о чем свидетельствуют его книги. Но я считаю, что он сбился с пути, подпав под влияние плохих примеров, распространенных в его время. Если бы он писал то, что думал, то, возможно, обессмертил себя. Следуя образу мыслей других, он обрек свою славу на недолговечность»